Форум » Название подфорума7 » ПРОПЛАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ » Ответить
ПРОПЛАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ
Vy: Пишет Владимир ПРОПЛАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ В некоторых компаниях (сектах) новичков окружают такой любовью, что человек сразу думает: "какие добрые люди! какое тёплое отношение!". Но как только этот человек начинает вести себя неправильно (например, задаёт неудобные вопросы), он сразу же чувствует, что любовь к нему гаснет, отношения напрягаются. Чтобы вернуть к себе любовь и теплоту надо вести себя иначе: не сомневаться, не задавать вопросы... Многие люди в таких условиях готовы превратиться в кого угодно, лишь бы стабильно получать свою "дозу любовного наркотика", которым их окружают друзья-сектанты. Увы, такое "окружение любовью" - всего лишь средство влияния, способ управления поведением и мыслями человека. Действенная, эффективная методика - платная любовь. Платная любовь - это когда тебя любят при определённых условиях, не выполняя которые ты остаёшься без их любви. Эта методика характерна не только для каких-нибудь сектантов, она популярна во многих коллективах. Плохие родители именно так воспитывают своих детей, внушая им страх о том, что перестанут любить дитя в случае его плохого поведения. Большинство людей не видят ничего дурного в том, чтобы продавать или покупать любовь вот таким неявным образом - требуя уступок в обмен на доброжелательность, или наоборот, чтобы изменяться желая снискать чью-то любовь. Если она продаётся и покупается - это не любовь, а липкая ложь, и отношения на ней построенные - не настоящие, но фальшивые и ненадёжные. Настоящая любовь безусловна. Она не возникает по заказу, не исчезает по прихоти. Несчастны те, кто не знают безусловной любви, ради которой не надо притворяться, переделываться. Таким несчастным очень трудно принять любовь Бога. Каждый воспринимает её по мере своего собственного сердца: кто сам не имеет безусловной любви, тот не может твёрдо верить что его по-настоящему кто-то любит. Если же твёрдо знаешь что тебя кто-то по-настоящему любит, то легко отвергать предлагающих "платную любовь", выдвигающих условия своей доброжелательности. Низменность людская проявляется в неспособности любить без условий. Заповедь "возлюби ближнего" никак нельзя выполнить не имея любви. Любовь не возникает по велению разума - только тот может возлюбить ближнего, кто уже его любит, а заповедь нам нужна лишь для того, чтобы эту любовь не продать, как иуда за 30 серебряников. Верующие в Божию любовь могут легко отказаться платить за снискание любви людской. Верующие способны терпеть и неприязнь, и плевки со стороны тех, чей "любовный товар" оказался невостребован. Но те, кто привыкли платить любовью за любовь, похвалой за похвалу, услыхав обличения вместо похвал сразу пытаются отплатить тем же - демонстрируют свою неприязнь, пытаются мстить. Начиная общение они сначала делают доброжелательные реверансы и ждут ответного - чтобы таким образом распознавать своих, проверять, готов ли человек принимать эти правила. Если нет, если в ответ на демонстрацию своего добродушия они не получат ответной порции демонстративного добра, сразу делают выводы, обида врезается в душу неизгладимым шрамом: "любовь - отвергнута! не уважает! по-хорошему не хочет! по-доброму пробовано, ну что ж, сам виноват!". Почему же так происходит? Потому что нет веры в любовь. Была бы вера - не требовались бы доказательства. Когда для твоей любви требуют доказательства, то начиная доказывать ты назначаешь цену своей любви, поощряешь неверие. Нельзя доказывать любовь. Тех, кто живут по правилам платной любви, надо разубеждать в их правилах, низвергать их правила. Делается это не только тем, чтобы не продаваться, но и тем, чтобы не покупать их доброжелательное отношение. Простое правило: будь собой. Тебя пугают ухудшением отношений - делай вид что не замечаешь, по прежнему оставайся собой. Никогда нельзя принимать лукавые подачки платной любви, которыми люди так и стараются опутывать всякого, особенно сильного, чтобы склонить его сердце на свою сторону. А ты не делай им назло, не делай им в угоду, но делай по правде и совести, не уклоняясь ни вправо, ни влево. Есть словно два параллельных мира: те, кто покупают и продают любовь, а параллельно с ними - те, кто любит безусловно, не продаёт, не покупает. У одних любовь как вода перетекает по наклону внешних факторов: тянется к сильному, к успешному, к богатому. Пока ты силен, богат, успешен - к тебе незримо стягиваются нити людской любви, и ты незримо покупаешь любовь самим своим естеством, возможно, даже не подозревая об этом. Окутанные любовными нитями пребывают в иллюзии что мир - хорош, люди - добры, что всё идёт путём. Стоит такому человеку оступиться, например, потерять благосостояние, приобрести ореол неудачника - и сразу прочь бегут ниточки платной любви, убегая к более сильным, богатым, успешным. И сразу мир ему кажется плохим, люди - злыми, и вообще всё наперекосяк. Но на самом деле не мир изменился, а только иллюзия развеялась. Другой, параллельный мир - наш, где любовь - безусловна. Она привязывается намертво и ничто не может разорвать этот узел. Любовь, которая не зависит от успехов и неудач, от богатства и бедности, от сил и слабостей, от здоровья и болезней. Такая любовь - настоящая. Только тот, кто любит безусловно, любит подобно Богу. Только безусловная любовь - христианская. Александр (Чанох)
Ответов - 44, стр:
1 2 3 All
Vy: мне не нравится нет слишком схематично и категорично... и сводится, опять к некой идее о том, что любовь и цена - не имеют общих точек, свойств ... нет... я случайно сбросила этот отрывок, потому что показалась значительной первая фраза но не рассуждения и не вывод нет-нет
Vy: "Простое правило: будь собой" - это и вовсе ерунда, слова ... типа "будь готов" тема закрыта
Вуаля: Vy пишет: Только тот, кто любит безусловно, любит подобно Богу. Только безусловная любовь - христианская. таков христианский миф, и он исчерпал себя нынче. Идея превратилась в агрессивную идеологию, доведя её до абсурда. Миф о Христе - про человека наивного и не злого по натуре, экзальтированного беспределом, беззаконием и коварством, он стремится к добру, и его распинают на кресте. А после казни выдумывают, что он воскрес и стал богом. И теперь будет любить всех подлецов и развратников - просто так... И более того, удовлетворять их людоедский инстинкт в приятной форме -они могут поедать тело всепрщающего бога и пить его кровь в церкви - самом красивом доме любого селения и города, слушая мелодичную музыку, и получая за то благословение (любовь) Идея противоестественная и сводящая с ума. Люди, вроде сталинских КГБэшников, - состряпали дело Иешуа ... этот миф опирается на человеческую низость, а не на достоинства. На подлость, а не на стремление к разумной и законной жизни. Цивилизация пошла в обход христианства, вобрав в себя искусства, созданные на деньги церкви. Эти великолепные формы были рекламой христианства. Искусство времён Ренессанса создано для упрочения Христианства, потому так успешны художники того времени. По сути цивилизация держалась на законе древнем, а, может быть, и вечном, известном из иудейских, эллинских, восточных учений. Если посмотреть дохристианские искусства, из тех, что сохранились, то понимаешь, что христианские мотивы копированы с древних - до Христианской эры. Если читать древних мудрецов, то понимаешь, что "добро и зло" Вполне ясно и достаточно для жизни разумного человека. Нынешняя ситуация в мире возникла от того, что христианство исчерпала ресурсы. 20 век тому свидетель. Жизнь пойдёт в обход прогнившей формы, но, вот, как сложить людям свои жизни в исчерпавшей себя идее так, чтобы не свихнуться - не утерять разумность, превратившись в бесов? И не уничтожить всё, что создано культурой. Культура - ценности, возникшие из вечных ценностей, не утерявшие с ней связи. Христианство исчерпало резервы идеи "любви" и человеческих ресурсов и завело цивилизацию в противоречие с законами жизни. Проблема в том, что на уровне мафиозных идеологий произошло то, что называется коррупцией. Фирмы, торгующие идеологиями, слились, и не могут ммм.... "ответить за базар"
Вуаля: Ресурсы исчерпали не только христианство, но ВСЕ идеологии (мифологии) включая новый миф о "матрице" что делать? 1) не сотрясать последнии мозги, а приводить их в норму... в соответствии с существующими возможностями ... не педалируя, но и не расслабляясь... не искать супер, а поскромнее... учиться пользоваться доступным ... не увязать в новом витке мракобесия и дележа ...ммм резервов...
Вуаля: искать закон, который не противоречит совести, но не НОВЫЙ, а писанный у меня есть знакомый химик, он рассказал свою грустную историю... его младшая сестра была подлой бабой, распущенной родителями, которые её ... любили безмерно ... (вернее, боялись) так вот, когда она в очередной раз обокрала отца на содержание своего любовника (тоже безмерная любовь, вернее, страх, что бросит), то мамаша, хватаясь за сердце, попросила сына (химика) сказать, что это он взял взаймы... А подлая сестра нашептала отцу, что не взаймы, мол, брат деньги взял, а для жены своей потратил... ну... и понеслась сплетня, жена поняла, что он - лжец и плевать ему на неё, и ушла, хотя любила, но не безмерно. А "простила" бы - он бы ей жизнь сломал. Химик этот спился. Сестру любовник всё равно бросил, но с дочкой, и она в своей подлости пала очень низко и свою дочь увлекла на дно... таких историй - полно вокруг , но люди не желают их понимать из страха, что мозгов не хватит, хотя мозги именно на это и рассчитаны, чтобы извлекать бесценный опыт из жизни, как .. пчелы - сок из цветов... и превращать опыт в знания - вроде мёда ... упаковывать в соты... слова? Но это уже поэзия... для красоты и наглядности... союз Сима и Яафета
Ангел : "то понимаешь, что "добро и зло" Вполне ясно и достаточно для жизни разумного человека." Если он никогда не спускается "с небес на землю" Потому что только в возвышенном состоянии счастье зависит от добродетели в прямой пропорции.:)
Вуаля: Ангел пишет: возвышенном состоянии счастье зависит от добродетели в прямой пропорции.:) или возвышенном состоянии... несчастья возвышенный над чем - где высота? неужто трон - вершина?
Вуаля: Ангел пишет: возвышенном состоянии счастье зависит от добродетели в прямой пропорции.:) возвышенное состояние зависит от добродетели в прямой пропорции - и в счастье, и в несчастье... добродетель = любовь разумная, единого свойства и даётся человеку природой из единого источника "Альфы" (супермены и суперменши) живут вот так: http://fr.youtube.com/watch?v=_BXj12nzVac&feature=related когда всё поделят, то начнут делить себя - на... этапы большого пути, по вторичным признакам... по иерархиям и пирамидам, разрушая нормы, и себя, и всё бессмысленный и жестокий бунт
Ангел : Vy пишет: Любовь, которая не зависит от успехов и неудач, от богатства и бедности, от сил и слабостей, от здоровья и болезней. Такая любовь - настоящая. Только тот, кто любит безусловно, любит подобно Богу. Только безусловная любовь - христианская. Выходит, что между мужчиной и женщиной безусловной любви быть не может вовсе поскольку, одно условие здесь неотменимо, в принципе - то, что возлюбленный должен иметь противоположный пол. :))
Вуаля: Эта цитата - не моя! Напротив, я возражаю автору Именно в том смысле, что он говорит о БЕЗУСЛОВНОЙ любви, а её нет - всё в мире обусловлено законами природы "любовь", которая не зависит ни от чего - миф вечного райского блаженства, божьей благодати - враньё для любителей халявы
Вуаля: за всё нужно платить но "любовь" не может быть разменной монетой или эталоном платить нужно более определёнными - реальными ценностями (совместными с "вечными") то есть, я не желаю, чтобы мне платили ... головами врагов, как у людоедов дикого племени люди придумали деньги но и деньги ... "пахнут", как показала жизнь
Ангел : Вуаля пишет: менно в том смысле, что он говорит о БЕЗУСЛОВНОЙ любви, а её нет - всё в мире обусловлено законами природы Да, уж не знаю...только ли законами природы, поскольку человек - УЖЕ не природа... Человек - не животное, и даже наполовину, и даже частично.:))) Сознание, душа, дух, что живут в человеках, лишили природное главенства в человеке, одухотворённая природа, это уже не природа, а ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. Вот и любовь - человеческое. Она бывает дороже самой жизни, разве законы природы могут такое диктовать живому? Единственно - всё зависит от уровня очеловеченности человека.:))))
Ангел : Вуаля пишет: за всё нужно платить Нет, как раз за любовь - платить не нужно... Законы рынка здесь действительно бессильны. Условия есть, но они не обязательны к исполнению.:)))
Вуаля: Ангел пишет: Нет, как раз за любовь - платить не нужно... опять "любовь"... Вы пишете, что родители Вас "любили" - этозначит, что они кормили и одевали, делились всем, что было у них, наверное, терпели какие-то эгоистические выходки и равнодушие к их жизни, которую Вы обозначили, как скука... им было от того больно - оскобительно, когда так пренебрегают и обесценивают чувства и поступки на самом деле те, кто придумал любовь - просто обесценили отношения списали долги, естественные в человеческих отношениях, произошла инфляция ... с девальвацией ценностей - что и впрям дорого, а что - дешовка... родители тоже бывают хороши и плохие и дети тоже и все нужно ценить добро, тогда жизнь уравновешивается халявная любовь - зло
Вуаля: про любовь говорят все, включая педофилов но по-уму ... надо отличать благо - благородные чувства и ценить их высоко - по истиной цене разумной любви - не той, что развращает... своей бесплатностью
Вуаля: и все говорят про счастье - все хотят, хотят, хотят требуют ... всё и сразу ...мне мне... подай ...безусловно ... на уровне рефлекса собаки Павлова и повторяется сюжет ...
Ангел : Вуаля пишет: Вы пишете, что родители Вас "любили" - этозначит, что они кормили и одевали, делились всем, что было у них, наверное, терпели какие-то эгоистические выходки и равнодушие к их жизни, которую Вы обозначили, как скука... им было от того больно - оскобительно, когда так пренебрегают и обесценивают чувства и поступки Т.е - я теперь обязана им оплатить все их "расходы"? Нет, я никогда не говорила им, что их жизнь мне не нравится. Но мне хотелось жить иначе - лучше, так, как я считала нужно жить. Вы думаете, что это - чёрная неблагодарность, которую можно отнести к отказу от оплаты их "любовных услуг" ? Нет - это дерзновения молодости - это залог совершенствования нашего мира. Так и должно быть. Я очень не хотела бы, чтобы мой сын считал мою жизнь образцом для делания своей. Нет, я надеюсь, что его жизнь будет совершенней, счастливей, свободней, чем моя. Дети должны быть совершенней, и жить лучше своих родителей, а иначе зачем жили их родители тогда? И не надо никакой "оплаты" за то, что я делала для него. Я была счастлива этим - так "чего же боле"? :))
Ангел : Вуаля пишет: но по-уму ... надо отличать благо - благородные чувства и ценить их высоко - по истиной цене разумной любви - не той, что развращает... своей бесплатностью Развращает не любовь... тем более своей "бесплатностью", развращает как раз убеждение, что всё можно купить. Раз любовь должна оплачиваться, значит - она может быть куплена?
Vy: Ангел пишет: это дерзновения молодости ну, такие дерзновения и у тех, "кому за тридцать" наблюдаются - с красным маникюром пишут в жалобную книгу, что им не досталось счастья ... и как один умрут в борьбе за ... счастье Ангел пишет: Я была счастлива этим - так "чего же боле"? :)) это Вы хотите "боле" а я хочу нормы... и чтобы миновала меня чаша... беспредела
Ангел : Vy пишет: а я хочу нормы... и чтобы миновала меня чаша... беспредела Думаю, что на с вами она уже даавно миновала... а теперь и глядеть-то на нас не захочет. "Беспредел" - это для молодости, для свободных, для прекрасных...
Ангел : Вуаля пишет: и все говорят про счастье - все хотят, хотят, хотят требуют ... всё и сразу ...мне мне... подай ...безусловно ... на уровне рефлекса собаки Павло Нет, отчего же все? Я, к примеру, понимаю, что недостойна - дак и не жду уже давно.
Ангел : Vy пишет: ну, такие дерзновения и у тех, "кому за тридцать" наблюдаются - с красным маникюром пишут в жалобную книгу, что им не досталось счастья ... и как один умрут в борьбе за ... счастье Что поделаешь? Им действительно, наверное не досталось нормального счастья... - им, думаете, много нужно было? Неет... просто чтобы был ОН.Бедолаги... мне их жаль... Они ведь молодые ещё... :(0 Им хочется нежности и любви... Те, что постарше, уже доживут до смерти как-нибудь и без этого, а им... ещё тяжело осознать что НИКОГДА ... они ещё протестуют против НИКОГДА...
Ангел : Vy пишет: это Вы хотите "боле" Где?
Vy: Ангел пишет: "Беспредел" - это для молодости, для свободных, для прекрасных не .... для тех, кто предела не ищет... добра от зла не отличая и множа грех как этот своевольный самодур click here
Ангел : Но что такое грех? Совсем недавно, вы, будто презирали христианство? Насколько помнится мне, Ву? А нынче - что же? - его законы вашими устами?
Ангел :
Vy: Ангел пишет: вы, будто презирали христианство? Насколько помнится мне, Ву? А нынче - что же? - его законы вашими устами? не презирала, а наоборот - осмысляла (это раз) законы добра и зла - из скрижалей Моисея, если , уж, говорить о Библии (это два) картинка хорошая (это три)
Ангел : А..? Всё-таки у вас совершенно определённые ... ориентиры насчёт "добра и зла", А что вы говорили, что - искать!? да, на мой вкус так эта картинка даже гениальная...
Vy: Антуан де Сент-Экзюпери (1900 - 1944) Биография Его служба в качестве пилота самолета-разведчика была постоянным вызовом здравому смыслу: Сент-Экзюпери с трудом втискивал в тесную кабину свое грузное, изломанное в многочисленных катастрофах тело, на земле он страдал от 40-градусной алжирской жары, в небе, на высоте десять тысяч метров, - от боли в плохо сросшихся костях. Он был чересчур стар для военной авиации, внимание и реакция подводили его - Сент-Экзюпери калечил дорогие самолеты, чудом оставаясь живым, но с маниакальным упрямством вновь поднимался в небо. Закончилось это так, как должно было закончиться: во французских авиационных частях зачитают приказ о подвиге и награждении бесследно исчезнувшего майора де Сент-Экзюпери. Мир потерял удивительно светлого человека. Пилоты группы дальней разведки вспоминали, что весной и летом 1944 года Сент-Экзюпери казался "потерявшимся на этой планете" - он по-прежнему умел делать счастливыми других, но сам был глубоко несчастен. А друзья говорили, что в 44-м опасность была ему нужна, "как таблетка болеутоляющего"; Сент-Экзюпери и раньше никогда не боялся смерти, теперь же он ее искал. Маленький принц бежал с Земли на свою планетку: одна-единственная роза казалась ему дороже всех богатств Земли. Такая планетка была и у Сент-Экзюпери: он постоянно вспоминал детство - потерянный рай, куда не было возврата. Майор все время просил дать ему для патрулирования район Аннесси и, окутанный облачками от разрывов зенитных снарядов, скользил над родным Лионом, над замком Сент-Морис де Реман, когда-то принадлежавшим его матери. С тех пор прошла не одна - несколько жизней, но только здесь он был по-настоящему счастлив. ...Серые стены, увитые плющом, высокая каменная башня - в раннем средневековье ее сложили из больших круглых валунов, а в XVIII веке перестроили. Когда-то господа де Сент-Экзюпери пересиживали здесь набеги английских лучников, рыцарей-разбойников и собственных крестьян, а в начале XX века изрядно обветшавший замок приютил овдовевшую графиню Мари де Сент-Экзюпери и ее пятерых детей. Мать и дочери заняли первый этаж, мальчики обосновались на третьем. Огромная входная зала и зеркальная гостиная, портреты предков, рыцарские латы, драгоценные гобелены, обитая штофом мебель с полустершейся позолотой - старый дом был полон сокровищ, но маленького Антуана (в семье все звали его Тонио) привлекало не это. За домом был сеновал, за сеновалом - огромный парк, за парком тянулись поля, все еще принадлежащие его роду. На сеновале рожала черная кошка, в парке жили ласточки, в поле кувыркались кролики и шныряли крошечные мыши, для которых он строил домики из щепок, - живность занимала его больше всего на свете. Он пробовал приручать кузнечиков (Тонио сажал их в картонные коробки, и они погибали), выкармливал птенцов ласточки смоченным в вине хлебом и рыдал над опустевшим мышиным домиком - свобода оказалась дороже ежедневной порции крошек. Тонио дразнил брата, не слушал гувернантку и вопил на весь дом, когда мать шлепала его сафьяновой туфлей. Маленький граф любил все, что его окружало, и все любили его. Он пропадал в поле, отправлялся в дальние походы вместе с лесником и думал, что так будет продолжаться вечно. Детьми занималась гувернантка, на домашних праздниках они танцевали, одетые в камзолы XVIII века; их воспитывали в закрытых колледжах - образование Антуан завершил в Швейцарии... Но мадам де Сент-Экзюпери знала цену этой благодати: положение семьи было отчаянным. Граф Жан де Сент-Экзюпери скончался, когда Тонио не было и четырех лет, состояния он не оставил, а имение приносило все меньший доход. Заботиться о своем будущем детям предстояло самим - взрослый мир, поджидавший разорившихся аристократов за воротами замка, был холоден, равнодушен и пошл. До 16 лет юный граф жил совершенно беззаботно - Тонио притаскивал домой животных, возился с моделями моторов, дразнил брата и изводил учительницу сестер. Мыши все время разбегались - и он принес в замок белую крысу; зверюшка оказалась на удивление ласковой, но в один скверный день с ней разделался не переносивший грызунов садовник. Потом в нем проснулся Эдисон, и он принялся собирать механизмы. Телефон из жестянок и консервных банок работал отлично, а паровой двигатель взорвался прямо в руках - от ужаса и боли он потерял сознание. Затем Тонио увлекся гипнозом и терроризировал бонну, обожавшую сладкое, - наткнувшись на повелительный взгляд ужасного ребенка, несчастная старая дева замирала над коробкой вишни в шоколаде, как кролик перед удавом. Антуан был проказлив и очарователен - ладный, крепкий, со светло-русой кудрявой головой и мило вздернутым носом... Детство кончилось, когда от лихорадки умер любимый брат Франсуа. Он завещал Антуану велосипед и ружье, причастился и отошел в мир иной - Сент-Экзюпери навсегда запомнил его спокойное и строгое лицо. Тонио уже семнадцать - впереди военная служба, а затем надо думать о карьере. Детство кончилось - и вместе с ним исчез прежний золотоволосый Тонио. Антуан вытянулся и подурнел: волосы распрямились, глаза округлились, брови почернели - теперь он был похож на совенка. В большой мир вышел нескладный, застенчивый, нищий, не приспособленный к самостоятельной жизни, исполненный любви и веры юнец - и мир тут же набил ему шишки. Антуана де Сент-Экзюпери призвали в армию. Он выбрал авиацию и отправился служить в Страсбург. Мать давала ему денег на квартиру: сто двадцать франков в месяц (для мадам де Сент-Экзюпери это была очень большая сумма!), и у сына появилось пристанище. Антуан принимал ванну, пил кофе и звонил домой по своему собственному телефону. Теперь у него было время для досуга, и он не мог не влюбиться. Мадам де Вильморен была настоящей светской дамой - молодая вдова со связями, состоянием и большими амбициями. Ее дочь Луиза славилась умом, образованностью и нежной красотой. Правда, она не отличалась крепким здоровьем и около года провела в постели, но это только добавляло ей очарования. Луиза, утопая в подушках, принимала гостей в тончайшем пеньюаре - и двухметровый здоровяк Сент-Экзюпери совершенно потерял голову. Он написал матери, что встретил девушку своей мечты, и вскоре сделал предложение. Такая партия была бы идеальной для обедневшего аристократа, но мадам де Вильморен будущий зять пришелся не по вкусу. У юноши нет ни состояния, ни профессии, а вот странностей хоть отбавляй - и ее дочь всерьез собирается сделать эту глупость! Госпожа Вильморен плохо знала свое дитя: Луизе, конечно, нравилась роль невесты графа, но замуж она не спешила. Все кончилось, когда Сент-Экзюпери, взявшийся без ведома начальства испытывать новый самолет, рухнул на землю через несколько минут после взлета. Он пролежал в больнице несколько месяцев, и за это время Луизе надоело ждать, у нее появились новые поклонники; девушка подумала и решила, что мать, пожалуй, права. Сент-Экзюпери будет помнить ее всю жизнь. Шли годы, но он все писал Луизе, что по-прежнему ее помнит, что она все так же ему нужна... Луиза уже жила в Лас-Вегасе: туда ее увез муж, занимавшийся торговлей. Он месяцами пропадал по своим делам, в городке то и дело бушевали пыльные бури, и когда Луиза выходила из дома, ковбои спешивались и свистели вслед. Ее жизнь не удалась, а Антуана, к этому времени уже известного писателя, изводили просьбами об автографах... Луизе это казалось странным недоразумением: бывший жених казался ей самым большим неудачником из всех, кого она знала. Армейская служба подошла к концу, и Сент-Экзюпери отправился в Париж. Годы, последовавшие за этим, стали сплошной цепью неудач, разочарований и унижений. Он с треском провалил экзамен в Морскую академию и, по установленным во Франции правилам, потерял право на высшее образование. Бессмысленные и бесплодные занятия архитектурой, жизнь за счет матери (на этот раз она сняла ему очень плохую квартиру - деньги семьи кончались), обеды у знакомых, завтраки в дешевых кафе и ужины на светских раутах, удручающе однообразные Колетты и Полетты - вскоре Антуан устал и от них, и от себя самого. Он жил как птица небесная: поселившись у великосветских знакомых, граф мог уснуть в ванне, затопить нижний этаж и, проснувшись от яростного вопля хозяйки, спросить ее с трогательным укором: "Почему ты так ужасно ко мне относишься?" Антуан поступил на службу в контору черепичного завода и, уснув посреди рабочего дня, пугал сослуживцев криком: "Мама!" Наконец чаша директорского терпения переполнилась, и потомок рыцаря Святого Грааля, в чьем роду были управляющий королевским двором, архиепископы и полководцы, стал коммивояжером. И прежняя и нынешняя работа внушала ему глубокое отвращение; из дома по-прежнему приходили деньги, и он тратил их на частные уроки, которые брал у профессоров Сорбонны. А потом мать написала Антуану, что ей придется продать замок... И милый парижский шалопай, считавший себя законченным неудачником, ступил на путь, приведший его к славе. Дидье Дора, директор авиакомпании "Лакоэтер", вспоминал, как в его кабинет вошел "рослый молодец с приятным голосом и сосредоточенным взглядом", "оскорбленный и разочарованный мечтатель", решивший стать пилотом. Дора отправил графа де Сент-Экзюпери к механикам, где тот с наслаждением принялся возиться с моторами, пачкая руки в смазке: впервые после замка Сент-Морис де Реман он чувствовал себя по-настоящему счастливым. ...Молитвенная скамеечка, обтянутая потертым красным бархатом, кувшин с горячей водой, мягкая постель, любимый зеленый стульчик, который он повсюду таскал за собой, ища по замку мать, старый парк - все это снилось ему в Париже, а в аэропорту Кап-Джуби, зажатом песками Аравийской пустыни, как-то забылось. Он спал на двери, положенной на два пустых ящика, писал и ел на перевернутой бочке, читал при свете керосиновой лампы и жил в ладу с собой - для внутреннего равновесия ему были необходимы ощущение постоянной опасности и возможность совершить подвиг. Дидье Дора был мудрым человеком: он знал, что у него есть пилоты и получше Экзюпери, но никто из них не может повести за собой других людей. С Антуаном чувствовали себя легко и свободно самые разные люди: ему были интересны все, и к каждому он находил свой ключ. Дора сделал его начальником аэропорта в Кап-Джуби, и в написанном через несколько лет представлении к ордену Почетного легиона о Сент-Экзюпери говорилось: "...Пилот редкой смелости, отличный мастер своего дела, проявлял замечательное хладнокровие и редкую самоотверженность, провел несколько блестящих операций. Неоднократно летал над наиболее опасными районами, разыскивая взятых в плен враждебными племенами летчиков Рене и Серра. Спас раненый экипаж испанского самолета, едва не попавший в руки мавров. Без колебаний переносил суровые условия жизни в пустыне, постоянно рискуя жизнью..." Когда Сент-Экзюпери уезжал в Африку, за плечами у него был один-единственный опубликованный рассказ. В пустыне он начал писать: его первый роман "Южный почтовый" принес ему известность. Во Францию он вернулся знаменитым писателем - с ним заключили договор на семь книг сразу, у него появились деньги. Из авиации он ушел, после того как потерял работу его друг и начальник Дидье Дора. К этому времени Антуан де Сент-Экзюпери был женатым человеком... Они встретились в Буэнос-Айресе, куда Сент-Экзюпери перевели с повышением - техническим директором компании "Аэропоста Аргентина". Консуэло Гомес Каррило была крошечной, неистовой, стремительной и непостоянной - она успела дважды побывать в браке (ее второй муж покончил жизнь самоубийством), любила приврать и обожала Францию. Под конец жизни она и сама запуталась в версиях собственной биографии: существуют четыре версии, описывающие их первый поцелуй. ...С буэнос-айресского аэродрома взмывает самолет и делает круг над городом: Сент-Экзюпери отрывается от штурвала, наклоняется к Консуэло и просит его поцеловать. В ответ пассажирка говорит, что: а) она же вдова, б) в ее стране целуют только тех, кого любят, в) некоторые цветы, если к ним приблизиться чересчур резко, сразу закрываются, г) она никого никогда не целовала против своей воли. Сент-Экзюпери пригрозил спикировать в реку, и она поцеловала его в щеку - через несколько месяцев Консуэло получила восьмистраничное письмо, заканчивавшееся словами: "С вашего разрешения ваш супруг". Потом она прилетела к нему в Париж. Они поженились, а вскоре Антуана перевели в Касабланку - теперь он был по-настоящему счастлив. Консуэло была законченной мифоманкой и лгала так же естественно, как дышала, зато она могла увидеть в шляпе удава, проглотившего слона... Она была очаровательно непоседлива и, по словам друзей Сент-Экзюпери, "в беседе перепрыгивала с темы на тему, как козочка". Сутью этой верткой, слегка безумной девушки были ветреность и непостоянство, зато ее надо было опекать и защищать. Сент-Экзюпери чувствовал себя в своей стихии: в замке Сент-Морис де Реман он приручал кроликов, в пустыне - лис, газелей и пум, теперь ему предстояло опробовать свой дар на этом полудиком, неверном, прелестном существе. Он был уверен, что у него получится: Сент-Экзюпери приручал всех, кто его окружал. Его обожали дети - он делал для них забавные бумажные вертолетики и отскакивавшие от земли мыльные пузыри с глицерином. Его любили взрослые, он славился как талантливый гипнотизер и виртуозный карточный фокусник; говорили, что последним он обязан своим необычайно ловким рукам, а разгадка между тем была в другом. Антуан моментально понимал, кто перед ним: скряга, ханжа или безалаберный добряк - и тут же чувствовал, какую карту тот загадает. Он никогда не ошибался, его суждения о людях были абсолютно верными - со стороны Сент-Экзюпери казался настоящим волшебником. Он был необычайно добр: когда у него водились деньги, давал в долг направо и налево, когда они заканчивались - жил за счет друзей. Сент-Экзюпери мог запросто приехать к знакомым в полтретьего ночи, в пять утра позвонить семейным людям и начать читать только что написанную главу. Ему прощали все, ведь он и сам отдал бы другу последнюю рубашку. Возмужав, он стал необычайно привлекателен: чудесные глаза, фигура, словно сошедшая с древнеегипетских фресок: широкие плечи и узкие бедра образовывали почти идеальный треугольник... Такой мужчина, как он, мог сделать счастливой любую женщину - кроме Консуэлы Гомес Каррило. Бедняжка вообще не могла быть счастливой: она постоянно жаждала новых приключений и потихоньку сходила с ума. Это еще больше привязывало к ней Сент-Экзюпери: за взрывами беспричинного гнева он видел скрытую нежность, за предательством - слабость, за безумием - ранимую душу. Роза из "Маленького принца" была списана с Консуэло - портрет получился точным, хотя и сильно идеализированным. Первое время вид этой пары радовал душу: когда мсье и мадам де Сент-Экзюпери покинули Касабланку, местное общество словно осиротело. А Консуэло все позже приходила домой: у нее появились собственные друзья, и она стала завсегдатаем ночных клубов и артистических кафе. Она делалась все более странной: на прием графиня де Сент-Экзюпери могла прийти в лыжном костюме и горных ботинках. На одном из коктейлей она юркнула под стол и провела там весь вечер - на свет божий время от времени показывалась лишь ее рука с опустевшим бокалом. О скандалах, разыгрывавшихся в доме Сент-Экзюпери, судачил весь Париж: Антуан никому не говорил о своих личных проблемах, зато Консуэло сообщала о них каждому встречному. Знаменитая авиакатастрофа 1935 года, когда Сент-Экзюпери во время перелета Париж-Сайгон на скорости 270 километров врезался в песок Ливийской пустыни, тоже была результатом домашних склок: вместо того чтобы выспаться перед вылетом, он полночи искал Консуэло по барам. Сент-Экзюпери сбился с маршрута, упал в двухстах километрах от Каира, встретил Новый год среди раскаленных песков, шагая вперед - под палящим солнцем, без воды и пищи. Его спас случайно встретившийся арабский караван. В Париже победителя пустыни ждали восторженные газетчики и вечно недовольная жена. К началу Второй мировой войны Антуан был уже надломленным человеком: его измотала личная жизнь. Он искал утешение у других женщин. Но оставить Консуэло не мог - ее он любил, а любовь всегда сродни безумию. Уйти он мог только на войну: в 1940 году Сент-Экзюпери пилотирует высотный разведчик "Блох" и снова наслаждается скоростью, свободой и облачками разрывов зенитных снарядов вокруг своего самолета. ...Фронт прорван, немецкие танки рвутся к Парижу, дороги забиты толпами обезумевших беженцев. Сент-Экзюпери перегоняет в Алжир старый "Фарман", в который каким-то чудом уместились все летчики его эскадрильи. Из Африки он возвращается в Париж, а затем эмигрирует: Антуан не может жить в оккупированной стране. Но и в Нью-Йорке ему нет покоя - он пишет очень похожего на "последнее прости" "Маленького принца", не учит английский и тоскует по Консуэло. Жена приезжает - и возвращается ад: друзья рассказывают, как на одном из званых вечеров она битый час бросала ему в голову тарелки. Сент-Экзюпери с вежливой улыбкой ловил посуду, ни на секунду не прекращая говорить, - рассказчик он, как известно, был превосходный. Консуэло всем и каждому жаловалась на его импотенцию: почему она должна расплачиваться за постоянные аварии мужа и его страсть к высоте?! Но других женщин это не смущало: у Сент-Экзюпери завязались романы с молодой актрисой Натали Пали, художницей Хеддой Стерни, бежавшей в Америку из Румынии; ему была готова посвятить жизнь юная Сильвия Рейнхардт. И хотя он не знал ни слова по-английски, а Сильвия не владела французским, им все же было хорошо вместе: она дарила ему тепло и покой, он читал ей свои рукописи, и то, в чем обвиняла мужа Консуэло, девушку совершенно не волновало. Сент-Экзюпери проводил у Сильвии все вечера, а на ночь возвращался домой и волновался, когда не находил там Консуэло, - он не мог с ней жить, но и обойтись без нее был не в состоянии. На войну он отправился так же, как Маленький принц в путешествие по другим планетам, - ясно сознавая, что назад дороги нет. Понимало это и военное начальство, сделавшее все, чтобы Сент-Экзюпери не сел за штурвал самолета-разведчика, - в авиации его легендарная рассеянность стала притчей во языцех. Он и в молодости летал не по расчету, а по инстинкту, забывал захлопнуть дверцу, убрать шасси, подключал пустой бензобак и садился не на те дорожки. Но тогда его выручало исключительное внутреннее чутье, помогавшее спастись даже в самых безвыходных ситуациях, а теперь он был немолод, несчастен и очень нездоров - каждый пустяк превращался для него в мучение. Пилоты эскадрильи любили Сент-Экзюпери так же, как и все, кто с ним сталкивался. Они тряслись над ним, как нянька над ребенком, к самолету его постоянно сопровождал встревоженный эскорт. На него натягивают комбинезон, а он не отрывается от детектива, ему что-то говорят, а он, по-прежнему не выпуская из рук книжку, поднимается в самолет, захлопывает дверь кабины... И летчики молятся о том, чтобы он отложил ее хотя бы в воздухе. Грузный, стонущий во сне, с криво висящими орденом Почетного легиона и Военным крестом, в бесформенной фуражке - всем, кто был вокруг, хотелось его спасти, но Сент-Экзюпери слишком сильно рвался в воздух. Он требовал, чтобы все вылеты в район Аннесси, где прошло его детство, остались за ним. Но ни один из них не прошел благополучно, и там же оборвался последний полет майора де Сент-Экзюпери. В первый раз он едва ускользнул от истребителей, во второй - сдал кислородный прибор и ему пришлось спуститься на опасную для безоружного разведчика высоту, в третий - отказал один из моторов. Перед четвертым вылетом гадалка предсказала, что он погибнет в морской воде, и Сент-Экзюпери, со смехом рассказывая об этом друзьям, заметил, что она скорее всего приняла его за моряка. Пилот "Мессершмитта", патрулировавшего этот район, отрапортовал о том, что расстрелял безоружный "Лайтнинг П-38" (точно такой же, и у Сент-Экзюпери), - подбитый самолет отвернул, задымил и рухнул в море. Люфтваффе не засчитало ему победу: свидетелей боя не оказалось, а обломков сбитого самолета не нашли. И красивая легенда о сгинувшем в небе Франции писателе-летчике, человеке, которого арабы прозвали Капитаном птиц, продолжала жить: он исчез, растворился в средиземноморской лазури, ушел навстречу звездам - так же, как и его Маленький принц...
Vy: прежняя статья была с украинского сайта... А вот пишут, что он был напротив - очень аккуратен и мастер своего дела и цитируют с фамилиями - наверное это правда, а не вымысел про "рассеянного с улицы бассеянной" http://www.mai.ru/projects/flight/exupery/citabout.htm "Вначале был Антуан де Сент-Экзюпери, "сильный, веселый, открытый" мальчуган, который в двенадцать лет уже изобретал аэроплан-велосипед и заявил, что он взлетит в небо под восторженные клики толпы "Да здравствует Антуан де Сент-Экзюпери!" Учился он неровно, в нем проявлялись проблески гения, но заметно было, что ученик этот не создан для школьных занятий. В семье его называют Король Солнце из-за белокурых волос, венчающих голову; товарищи прозвали Антуана Звездочет, потому что нос его вздернут к небу." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери") "Наше детство - это семейный дом, мир животных, мир растений нашего парка. Нас было пятеро, и мы меняли свои дружбы и привязанности в зависимости от настроений и времен года. Как Женевьева, героиня "Южного почтового", мы заключали союзы с липами, овцами, кузнечиками, квакающими лягушками и восходящей луной. С сеновала, где черная кошка кормила своих котят, мы бежали на огород рвать смородину. В хорошую погоду устраивали себе убежища на деревьях, строили шалаши, выстилая их мохом, в сиреневых кустах. Мы выращивали овощи и задорого "продавали" их домашним. В дождливые дни играли в шарады или забирались на чердак. В тучах пыли, под осыпающейся штукатуркой, мы обстукивали каменные стены, толстые старые балки, ища "сокровище",- мы верили, что в каждом старом доме есть клад. Наша вера в таящееся где-то сокровище мерцала для Антуана всю жизнь. Очень рано в Антуане проснулся вкус к изобретательству. К велосипеду он приделал экран из ивовых прутьев и старой простыни. Он надеялся, что, разогнавшись на спуске, полетит". (Симона, сестра Антуана де Сент-Экзюпери) "Никогда еще, пожалуй, призвание авиатора не проявлялось в человеке более явственно, и никогда еще, пожалуй, человеку не было так трудно осуществить свое призвание." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери") "Я только что вышел из "спада-эрбемона". Там, наверху, мои понятия о пространстве, о расстояниях, направлениях совершенно спутались. Когда я искал глазами землю, мне приходилось смотреть то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Мне казалось, что я на очень большой высоте, а меня внезапно в штопоре швыряло вниз. Когда же я чувствовал себя совсем низко, мотор в пятьсот лошадиных сил в два счета подкидывал меня на тысячу метров кверху. Самолет танцевал, кренился, взлетал... Ну и ну!" (Из письма Сент-Экзюпери к матери) "...рослый молодец с приятным голосом и сосредоточенным взглядом. [...] Он стал одним из самых надежных и аккуратных пилотов нашей линии. Я сразу почувствовал, что Сент-Экзюпери настоящий человек, к тому же способный вдохновлять и вести других...". (Дидье Дора) "Нам предстоит довольно много хлопот в поисках двух самолетов, затерявшихся в пустыне. За пять дней я налетал над Сахарой около восьми тысяч километров. За мной, как за зайцем, охотились отряды по триста головорезов. Я пережил опасные дни, четыре раза приземлялся на непокоренной территории и после одной вынужденной посадки провел там целую ночь. В такие минуты приходится с величайшей щедростью рисковать собственной шкурой. Я воспитываю лисенка-фенека, зовется также лисой-одиночкой. Он меньше кошки, и у него огромные уши. Он очарователен. Я закончил роман в сто семьдесят страниц и сам не знаю, что о нем думать" (из писем Сент-Экзюпери к сестре Габриэль) "Исключительные данные, пилот редкой смелости, отличный мастер своего дела, проявлял замечательное хладнокровие и редкую самоотверженность. ...Без колебаний переносил суровые условия работы в пустыне, повседневно рисковал жизнью; своим усердием, преданностью, благородной самоотверженностью внес огромный вклад в дело французского воздухоплавания..." (из отзыва руководства о работе Сент-Экзюпери в Кап-Джуби) "Теперь я пишу книгу о ночном полете. Но сокровенная тема этой книги - ночь. (Ведь жизнь моя всегда начиналась только после девяти часов вечера.)" (Из писем Сент-Экзюпери к матери) "Он так долго не появлялся на поверхности, что его уже не надеялись спасти. Слушая его, я был поражен безмятежным спокойствием, которое он сохранял в своем воздушном колоколе. Этим спокойствием проникнуты рассказы Антуана обо всех часах и минутах, когда он смотрел в лицо смерти." (Ж.Пелисье, близкий друг Сент-Экзюпери) "Я писал "Планету людей" со страстью, чтобы сказать моему поколению: вы жители одной планеты, пассажиры одного корабля!" (Сент-Экзюпери) "Он в совершенстве владел языком математики, но для его творческого воображения очень характерно, что он всегда старался сухое, чисто математическое объяснение заменить логическим. Неоспоримо одно: Сент-Экзюпери самостоятельно, без помощи какой-либо лаборатории, справлялся с труднейшими задачами и находил теоретические и технические решения в ту пору, когда виднейшие специалисты-практики и даже ученые только еще занимались предварительным изучением этих вопросов. Он опередил свое время... он предвидел появление реактивных самолетов." (Митраль, профессор математики) "Я не люблю войну, но не могу оставаться в тылу и не взять на себя свою долю риска... Надо драться. Но я не имею права говорить об этом, пока в полной безопасности прогуливаюсь в небе над Тулузой. Это было бы непристойно. Верни мне мое право подвергаться испытаниям. Великая духовная гнусность утверждать, что тех, "кто представляет собой какую-то ценность", надо держать в безопасности!" (Из письма Сент-Экзюпери к г-же Н) "Я бывал у него на Лонг-Айленд в большом доме, который они снимали с Консуэло, - там он писал "Маленького принца". Сент-Экзюпери работал по ночам. После обеда он разговаривал, рассказывал, показывал карточные фокусы, затем, ближе к полуночи, когда другие ложились спать, он усаживался за письменный стол. Я засыпал. Часа в два утра меня будили крики на лестнице: "Консуэло! Консуэло!.. Я голоден... Приготовь мне яичницу". Консуэло спускалась из своей комнаты. Окончательно проснувшись я присоединялся к ним, и Сент-Экзюпери снова говорил, причем говорил он очень хорошо. Насытившись, он опять садился за работу. Мы пытались снова заснуть. Но сон был недолгим, ибо часа через два весь дом заполняли громкие крики: "Консуэло! Мне скучно. Давай сыграем в шахматы". Затем он читал нам только что написанные страницы..." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери") "Гийоме погиб, и сегодня вечером мне кажется, будто у меня больше не осталось друзей. Я не оплакиваю его. Я никогда не умел оплакивать мертвых, но мне придется долго приучаться к тому, что его нет, и мне уже тяжело от этого чудовищного труда. Это будет длиться долгие месяцы: мне очень часто будет недоставать его. Как быстро приходит старость! Я остался один из всех, кто летал на линии Касабланка -Дакар. Из давних дней, из великой эпохи "Бреге-XIV" все: Колле, Рен, Лассаль, Борегар, Мермоз, Этьен, Симон, Лекривен, Виль, Верней, Ригель, Пишоду и Гийоме - все, кто прошел через нее, умерли, и на свете у меня не осталось никого, кому можно было бы сказать: "А помнишь?" Совершенная пустыня..." (Из письма Сент-Экзюпери к г-же Н.) "Консуэло, пойми, мне сорок два. Я пережил кучу аварий. Теперь я не в состоянии даже прыгать с парашютом. Два дня из трех у меня болит печень, через день - морская болезнь. После гватемальского перелома у меня днем и ночью шумит в ухе... И все-таки я еду, хотя у меня столько причин остаться, хотя у меня наберется добрый десяток статей для увольнения с военной службы, тем более, что я уже побывал на войне, да еще в каких переделках. Я еду... Это мой долг. Еду на войну. Для меня невыносимо оставаться в стороне, когда другие голодают; я знаю только один способ быть в ладу с собственной совестью: этот способ - не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше. В этом мне отказа не будет: я ведь физически страдаю от двухкилограммовой ноши, и когда встаю с кровати, и когда поднимаю с пола платок... Я иду на войну не для того, чтобы погибнуть. Я иду за страданием, чтобы через страдание обрести связь с ближними... Я не хочу быть убитым, но с готовностью приму именно такой конец." (Из письма жене) "Он хорош только для того, чтобы показывать карточные фокусы". (Шарль де Голль о Сент-Экзюпери) "Я воюю, что называется, изо всех сил. Я, вне всяких сомнений, - старейшина военных летчиков всего мира. Для одноместных истребителей, на которых я летаю, установлен возрастной предел в тридцать лет. Однажды на высоте десять тысяч метров над озером Анси у меня вышел из строя один мотор, и было это как раз тогда, когда мне исполнилось... сорок четыре года! Я с черепашьей скоростью полз над Альпами, отданный на милость первого встречного немецкого истребителя, и тихонько посмеивался, вспоминая сверхпатриотов, которые запрещают мои книги в Северной Африке. Смешно. После возвращения в эскадрилью (а вернулся я туда чудом) я испытал все, что только возможно. Аварию, обморок из-за неисправности в системе подачи кислорода, погоню истребителей, а однажды в воздухе у меня загорелся мотор. Я не считаю себя скупцом и здоров, как плотник. Это единственное мое утешение! И еще те долгие часы, когда я совсем один лечу над Францией и фотографирую. Все это странно. Здесь я вдали от извержений ненависти, но все-таки, несмотря на благородство товарищей по эскадрилье, что-то в этом есть от нищеты человеческой. Мне совершенно не с кем поговорить. Конечно, это важно - с кем живешь. Но какое духовное одиночество! Если меня собьют, я ни о чем не буду жалеть. Меня ужасает грядущий муравейник. Ненавижу добродетель роботов. Я был создан, чтобы стать садовником." (Из письма Пьеру Даллозу, последнее письмо Сент-Экзюпери) "Верно одно - что он умер за штурвалом "Лайтнинга Р-38", а стало быть, на самом краешке крыла молнии, как Христос на кресте, оставив своим последователям личный пример и Евангелие. До сих пор никто не знает, как он погиб, и до тех пор, пока не отыщется его тело, его пустая могила будет самой прекрасной и пышной: море, горы или небо, достойные героя либо бога. Только такая могила подходит ему." (Жюль Руа "Любовь и смерть Сент-Экзюпери") "И что мне до того, что он был велик и гениален и даже чистейший из людей?! Для меня существует только наша дружба. И если я нарушаю все же молчание, то только потому, что его часто малюют одной краской и в таком портрете невозможно найти ни малейшего сходства с оригиналом... Героизм, который легко изобразить в лубочных картинах, был у него сам собой разумеющимся..." (Леон Верт, друг Сент-Экзюпери, которому посвящен "Маленький принц") "Я всей душой привязался к нему и охотно повторил бы вслед за Леоном-Полем Фаргом: "Я его очень любил и всегда буду оплакивать". Да и как было не любить его? Он обладал одновременно силой и нежностью, умом и интуицией. Он питал пристрастие к ритуальным обрядам, он любил окружать себя атмосферой таинственности. Неоспоримый математический талант сочетался в нем с ребяческой тягой к игре. Он либо завладевал разговором, либо молчал, словно мысленно уносился на какую-нибудь иную планету." (Андре Моруа "Антуан де Сент-Экзюпери")
Ангел : Мой маленький принц. Когда ты грустишь, Мне хочется петь, И так вот всегда. Упреком ли, словом захочешь задеть, Так я никогда. Ты хмуришься вечно, А я так беспечна, Не быть нам вдвоем. Мы разные песни поем: Ты - о вечном, а я – о земном.
Дженни: "-- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста-рик, -- как дурак какой. -- Рад, поэтому смеюсь. -- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается -- и все" В Шукшин. "Ваш сын и брат"
Дженни: Максим Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери. Через поля, через леса, через реки широкие долетел род-ной голос, нашел в громадном городе. -- Максим! Письмо... Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал чи-тать. В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего обще-жития зазвучал голос матери: -- Здорово, сынок Максим! Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы жи-вы-здоровы, чего и тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили маленько. Верка тоже ничо -- здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит -- радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету. Походи, сынок, по апте-кам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу -- больно. Походи, сынок, не поленись... Игнату тоже написать хотела, а он прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать -- скажет: пристают. Он чо-то обижается на те-бя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж там поспокойней живите-то, не смешите людей -- не чужие небось... Походи, сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я... Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце -- жалко стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще почувствовал гнетущую свою вину пе-ред ней. Все реже и реже думалось о матери последнее время, она перестала сниться ночами... И вот оттуда, где была мать, замаячила черная беда. Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую аптеку. В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилав-ком молодую хорошенькую девушку, подошел к ней. -- У вас змеиный яд есть? Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на Максима, сказала "нет" и снова принялась считать. Максим постоял немного, хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил -- девушка была очень занята. В следующей аптеке произошел такой разговор: -- У вас есть змеиный яд? -- Нет. -- А бывает? -- Бывает, но редко. -- А может, вы знаете, где его можно достать? -- Нет, я не знаю, где его можно достать. Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым но-сом, с низеньким лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать "нет" и "не знаю". Он уставился на нее. -- Что? -- спросила она. -- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?! -- Не знаю, -- опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина. Максимом стала овладевать злость. Он не двигался с места. -- Еще что? -- спросила женщина. Они были в стороне от других, разговор их никто не слышал. -- А отчего вы такая худая? -- спросил Максим. Он сам не знал, что так спросит, и не знал, зачем спросил, -- вылете-ло. Очень уж недобрая была женщина. Женщина от неожиданности заморгала глазами. Максим повернулся и пошел из аптеки. "Что же делать?" -- думал он. Аптека следовала за аптекой, разные люди отвечали оди-наково: "Нет", "Нету". В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилав-ком парня. -- Нет, -- сказал парень. -- Слушай, а как он называется по-научному? -- спросил Максим. Парень решил почему-то, что и ему пришла пора пока-зать себя "шибко умным", -- застоялся, наверное, на одном месте. -- По научному-то? -- переспросил он, улыбаясь. -- А как в рецепте написано? Как написано, так и называется. -- У меня нет рецепта. -- А что же вы тогда спрашиваете? Так ведь и живую воду можно спрашивать. -- А что, не дадут без рецепта? -- негромко спросил Мак-сим, чувствуя, что его начинает слегка трясти. -- Нет, молодой человек, не дадут. Это снисходительное "молодой человек" доконало Мак-сима. -- До чего же ты умница! -- тихо воскликнул он. -- Это же надо такому уродиться!.. -- Максим, должно быть, изме-нился в лице, ибо парень перестал улыбаться. -- Что вы хотите? -- серьезно спросил он. -- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек. -- Что вам надо?! -- опять очень громко спросил парень, явно желая привлечь внимание других людей в аптеке. Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось от-чаяние. В одной очень большой аптеке Максим решительно на-правился к пышной, красивой женщине. Она выглядела при-ветливее других. -- Мне нужен змеиный яд, -- сказал он. -- Нету, -- ответствовала женщина. -- Тогда позовите вашего начальника. Женщина удивленно посмотрела на него. -- Зачем? -- Я с ним потолкую. -- Не буду я его звать -- незачем. Он вам не сможет по-мочь. Нет у нас такого лекарства. Максим засмотрелся в ее ясные глаза. Ему захотелось вдруг обидеть женщину, сказать в ее лицо какую-нибудь тяж-кую грубость, чтобы ясные глаза ее помутились от ужаса. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое "нет". -- Позовите начальника! -- потребовал Максим. И тут, вместо того, чтобы грубо оскорбить женщину, Максим жалобным голосом вдруг сказал: -- У меня мать болеет. Женщина оставила официальный тон. -- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу дать вам пчелиный. У нее что, радикулит? -- Ага. -- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен. -- Давайте. -- Максиму было стыдно за свой жалобный тон. -- Он тоже помогает? -- У вас рецепт есть? -- Нету. -- А как же?... -- Что? -- Без рецепта нельзя, не могу. У Максима упало сердце. -- Это такой ма-аленький рецептик, да? Бумажечка такая... Женщина невольно улыбнулась. -- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы... -- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дай-те, а? -- Не могу, молодой человек, не могу. На улице Максим долго соображал, что делать. Даже если он и наткнется где-нибудь на змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо сперва добыть рецепт. По дороге домой зашел на почту и дал матери телеграмму: "А пчелиный яд надо? Максим". Долго в ту ночь не мог заснуть Максим -- думал о матери. Представил вдруг ее мертвой, да так ясно -- гроб на столе, белая простыня, руки белые на груди... Он вскочил и сидя выкурил подряд две сигареты. Кое-как отвязался от страш-ного наваждения. Занималось утро. Спокойно, все шире и вольнее расте-кался над городом свет, и как-то ближе и роднее стали ка-заться люди, которых очень много в этих каменных домах... И все-таки никому нет никакого дела, что у Максима болеет мать. Он оделся и пошел на вокзал -- к людям. На вокзале выбрал себе местечко на диване, сел и стал наблюдать за пассажирами. И самому тоже захотелось вдруг ехать. И показалось, что он едет. За окном -- поля, леса, деревеньки, все мелькает. А в деревнях -- тоже люди. И так хо-рошо сделалось на душе, спокойно. ...Неожиданно прямо перед собой Максим увидел стек-лянную дверь, завешенную изнутри марлей, а над дверью -- табличка: "Медпункт". Он встал и пошел туда. На белом стульчике, за белым столом, облокотившись, сидела белая старушка и дремала. Когда вошел Максим, она подняла голову. -- Здравствуйте, -- сказал Максим. -- Ну, -- ответила старушка. -- Чего? -- Мне рецепт надо. -- Какой рецепт? -- На змеиный яд. Старушка не поняла. -- На какой змеиный яд? Максима толкнула в грудь надежда: старушка хочет спать и, чтобы отвязаться, подмахнет рецептик. -- На змеиный яд -- лекарство такое. -- Я не выписываю рецептов. -- А кто выписывает? -- Врач. -- А когда он будет? -- В девять. -- Старушка начала терять терпение. -- А для чего те рецепт-то? -- А вы не врач? -- В больницу надо идти за рецептом. А мы не лечим. -- Так это ж медпункт? -- Ну и что, что медпункт. Мы -- по травмам. Или сердце у кого... В больницу надо идти. -- А у вас печать есть? Больничная... Старушка рассердилась. -- Тебе чего надо-то? Что ты привязался ко мне? -- Ладно, спи. Максим вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. В девять часов он пошел на стройку, отпросился с работы и направился в поликлинику. В бедой стеклянной стенке -- окошечко за окошечком -- белая девушка. Она долго "заводила" на Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим посмотрел -- четырнадцатая очередь, на тринадцать тридцать. -- А поближе нету? -- Нет. -- Девушка, милая... -- Максим почувствовал, что опять начинает говорить жалостливым тоном, но остановиться не мог. -- Девушка, дайте мне поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста. Девушка не глядя на него порылась в талончиках, выбра-ла один, подала Максиму. И тогда только посмотрела на него. Максиму показалось, что она усмехнулась. "Милая ты моя, -- думал растроганный Максим. -- Смейся, смейся -- талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов. У кабинета врача сидело че-ловек десять больных; Максим присел рядом с пожилым мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя на него, невольно думалось: "Все равно помрем все". "Прижало мужика", -- подумал Максим. И опять вспом-нил о матери и стал с нетерпением ждать доктора. Доктор пришел. Мужчина, еще молодой. Вышла из кабинета женщина и спросила: -- У кого первая очередь? Никто не встал. -- У меня, -- сказал Максим и почувствовал, как его под-няла какая-то сила и повела в кабинет. -- У вас первая очередь? -- спросил его мужчина с тоской в глазах. -- Да, -- твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем веселым и, как ему показалось, очень ловким парнем. -- Что? -- спросил доктор, не глядя на него. -- Рецепт, -- сказал Максим, присаживаясь к столу. Доктор чего-то хмурился, не хотел подымать глаза. -- Какой рецепт? -- Доктор все перебирал какие-то бу-мажки. -- На змеиный яд. -- А что болит-то? -- Доктор поднял глаза. -- Не у меня. У меня мать болеет, у нее радикулит. Ей врачи посоветовали змеиным ядом. -- Ну, так?.. -- Ну а рецепта нету. А без рецепта, вы сами понимаете, никто не даст. -- Максиму казалось, что он очень толково все объясняет. -- Поэтому я прошу: дайте мне рецепт. Доктора что-то заинтересовало в Максиме. -- А где мать живет? -- В Сибири. В деревне. -- Ну?.. И нужен, значит, рецепт? -- Нужен. -- Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему. Доктор посмотрел на сестру. -- Раз нужен, значит, дадим. А, Клавдия Николаевна? -- Надо дать, конечно. Доктор выписал рецепт. -- Он ведь редко бывает, -- сказал он. -- Съезди в двад-цать седьмую. Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть. -- Спасибо. -- Максим пожал руку доктору и чуть не вы-летел на крыльях из кабинета -- так легко и радостно сдела-лось. В двадцать седьмой яда не было. Максим подал рецепт и затаив дыхание смотрел на апте-каря. -- Нет, -- сказал тот и качнул седой головой. -- Как "нет"? -- Так, нет. -- Так у меня же рецепт... Вот же он, рецепт... Вот же он, рецепт-то! -- Я вижу. -- Да ты что, батя? -- с таким отчаянием сказал Мак-сим. -- Мне нужен этот яд. -- Так нет же его, нет -- где же я его возьму? Вы же може-те соображать -- нет змеиного яда. Максим вышел на улицу, прислонился спиной к стене, бессмысленно стал смотреть в лица прохожих. Прохожие все шли и шли нескончаемым потоком... А Максим все смотрел и смотрел на них и никак о них не думал. Потом еще одна мысль пришла в голову Максиму. Он резко качнулся от стены и направился к центру города, где жил его брат. Квартира у Игната премиленькая. На стенах множество фотографий Игната; и так и эдак сидит Игнаха -- самодо-вольный, здоровый, -- напряженно улыбается. Максима встретила жена Игната, молодая крупная женщина с красивым, ничего не выражающим лицом. Привстала с тахты... -- Здравствуй, Тамара, -- поздоровался Максим. -- Здравствуй. Максим сел в кресло, на краешек. -- Ты что, не работаешь сегодня? -- спросила Тамара. -- Отпросился, -- откликнулся Максим, доставая сигаре-ты. -- Можно я закурю? -- Кури, я сейчас окно открою. С улицы в затхленький уют квартиры ворвался шум города. Максим склонился руками на колени. -- Ты чего такой? Заболел? -- Нет. -- Максим распрямился. -- У тебя знакомых ап-текарей нет? Или врач, может?.. -- Н-нет... А зачем тебе? -- Мать у нас захворала. Надо бы змеиный яд достать, а его нигде нету. Весь город обошел -- нигде нету. -- А что с ней? -- Радикулит, гад такой. -- Нет у меня таких знакомых. Может, у Игната?.. -- Он скоро приедет? -- А он не уезжал никуда. -- Как?.. А мне мать написала... -- Они хотели ехать... в Болгарию, кажется, а потом отме-нили. Он там сейчас -- в цирке. -- Я тогда пойду к нему. -- Максим встал. -- Ты что-то не заходишь к нам?.. -- Да все некогда... Ну, пока. -- Господи, Максим!.. Я совсем забыла сказать: мы же за-втра домой едем. Туда -- к вам. -- Да? -- Конечно. Максим долго стоял в дверях, смотрел на Тамару. -- У нас Степан пришел, -- к чему-то сказал он. -- Это который в тюрьме был? Максим улыбнулся. -- Он один у нас... -- Ну да, я понимаю. Он пришел, да? -- Ага, пришел. А вы когда едете? -- В восемь, кажется. -- Я, наверно, успею проводить. -- Приходи, конечно, -- разрешила Тамара. -- Ну пока -- до завтра. -- До свиданья.
Дженни: Игнат Вахтер в цирке поднялся навстречу Максиму. -- Вам к кому? -- К Воеводину Игнату. -- У них репетиция идет. -- Ну и что? -- Репетиция!.. Как "что"? -- Вахтер вознамерился не впускать. -- Да пошли вы! -- обозлился Максим, легко отстранил старика и прошел внутрь. Прошел пустым, гулким залом. На арене, посредине, стоял здоровенный дядя, а на нем, одна на другой, -- изящные, как куколки, молодые женщины. -- Але! -- возгласил дядя. Самая маленькая женщина на самом верху встала на руки. -- Гоп! -- приказал дядя. Ма-ленькая женщина скользнула вниз головой. Максим замер. Дядя поймал женщину. И тут с него посыпались все ос-тальные. Максим подошел к человеку, который бросал в стороне тарелки. -- Как бы мне Воеводина тут найти? Человек поймал все тарелки. -- Что? -- Мне Воеводина надо найти. -- На втором этаже. А зачем? -- Так... Он брат мой. -- Вон по той лестнице -- вверх. -- Человек снова запус-тил тарелки в воздух. Игнат боролся с каким-то монголом. Монгол был устра-шающих размеров. -- Э-ээ... Друг ситцевый! -- весело орал Игнат. -- У нас так не делают. Куда ты коленом-то нажал?! -- Сево? -- спросил монгол. -- "Сево, сево!" -- передразнил сердито Игнат. -- На ду-шу, говорю, наступил! Дай-ка я тебе разок так сделаю... Монгол взвыл. -- А-а!.. Дошло? Игнат слез с монгола. -- Максим!.. Здорово. Ну, иди погуляй пока, -- сказал он монголу. -- Я с брательником поговорю. Здоровый, бугай, а бороться не умеет. -- Неужели ты его одолеешь? -- усомнился Максим. -- Хошь, покажу? -- Да ну его. Игнат, я письмо получил из дома... Пошли в уборную Игната. -- ...Але! -- возвещает дядя на манеже. -- Гоп! -- Малень-кая женщина опять бесстрашно скользит вниз. Человек с испитым лицом бросает вверх тарелки и поет под нос (для ритма, должно быть): ...Или я не сын страны, -- Или я за рюмку водки Не закладывал штаны... Какой-то шут гороховый кричит в пустой зал: -- А чего вы смеетесь-то? Чего смеетесь-то? Тут плакать надо, а не смеяться. Во! -- Ну, как они там? Я ж еду завтра к ним! -- вспомнил Игнат. -- Мать захворала... -- Но? Что с ней? -- Радикулит. Степка пришел. -- Пришел? Ну, это хорошо. А отец как? Верка... -- Игнат, надо достать змеиного яда. Матери-то. Я вто-рой день хожу по городу -- нигде нету. -- Змеиный яд... Это лекарство, что ли? -- Но. -- Тэк, тэк, тэк... -- задумался Игнат. -- Счас я отпущу своего чайболсана и пойдем ко мне. Попробую дозвониться до кого-нибудь. Игнат ушел. Максим стал рассматривать фотографии брата на стенах. Их тут было великое множество -- Игнат так, Игнат эдак: сидит, стоит, борется, опять стоит и улыба-ется в аппарат. Лента через плечо, на ленте медали. -- ...Ну а ты как живешь? -- вернулся Игнат. Стал оде-ваться. -- Ничо. -- Все на стройке вкалываешь? -- На стройке. -- Эхх... Максим, Максим... -- Ладно, брось про это. -- Чего "брось"-то? Чего "брось"-то? Жалко же мне тебя, дурака. Упрямый ты, Максим, а -- без толку. Так и загнешь-ся в своем общежитии! -- Загнусь -- схоронишь. И все дело. -- Дело нехитрое. А ты лучше подумай -- как не про-пасть! Такой красивый парнина, а... -- На квартире жениться? -- Да не на квартире, а -- нормально, чтобы не бегать по-том друг к другу из общежития в общежитие. Что, Нинка -- плохая баба? -- Для тебя, может, хорошая, для меня -- нет. Вообще, не суйся в мои дела. -- Ох ты. Господи!.. "Дела"... Пошли. Опять прошли пустым залом. -- Как жизнь, Савелий Иваныч? -- покровительственно-снисходительно спросил Игнат у вахтера. Игната просто не узнать: в шикарном костюме, под пиджаком нарядный сви-тер, походка чуть вразвалочку -- барин. Вахтер заулыбался. -- Спасибо, Игнат Ермолаич. Хорошо. -- От это правильно! -- похвалил Игнат. Пошли к троллейбусу. -- Мне же тебе помочь охота, дура. Давай разберемся... -- Сам разберусь. -- Вижу, как ты разбираешься. Два года на стройке вка-лывать, и все разнорабочим. Разобрался, называется, что к чему. -- Чем же моя работа хуже твоей? -- Ну, конечно, -- научили. У тебя своя-то башка должна быть на плечах или нет? Они разговаривают мирно, не привлекая ничьего внима-ния. Сели в троллейбус. Игнат оторвал билеты. Сели на свободное сиденье. -- Ведь тебе уж, слава те Господи, двадцать пять. А ты еще -- ничем ничего: штанов лишних нету. Заколачиваешь девяносто рублей -- и довольный. Устроился бы по-челове-чески -- хоть вздохнул бы маленько. А то ведь на себя не похож стал. Я ж помню, какой ты в солдатах ко мне прихо-дил -- любо поглядеть. Сошли с троллейбуса, пошли двором к подъезду. -- Там, глядишь, курсы бы какие-нибудь кончил... Жить надо начинать, Максим. Пора. Стали подниматься в лифте. -- Я старше вас и больше вашего хлебнул. Поэтому и го-ворю вам... А вы -- что Степан, что ты -- упретесь как бара-ны и ничего слушать не желаете. Приехали. Игнат позвонил. Открыла Тамара. -- Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты сидишь-то? Я думал, у тебя тут дым коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то! -- А у меня все собрано. -- А подарки! Верке-то надо взять чего-нибудь. Давай, давай, а то магазины закроют, останемся на бобах. Быстро! Не скупись -- платье какое-нибудь. Тамара стала одеваться. -- Вот сапоги купил тяте! -- похвалился Игнат. -- Глянь. Обрадуется старик. А это шаль -- матери... Она здорово хво-рает-то? -- Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит. Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво: -- Я хочу, чтоб Воеводины жили не хуже других. Что, мы у Бога телка съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собра-лись мы, допустим, с тобой на праздник погулять, так не ху-же разных там... Чтоб семьи были -- все честь по чести. А то придешь -- голодранец голодранцем, аж совестно... -- Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет. -- Але! -- заговорил в трубку Игнат. -- Коля? Коль... у меня мать, оказывается, приболела... Ты бы не мог там до-стать змеиного яда... Ага. Ну-ка, поинтересуйся. Жду. Совестно, Максим, совестно -- честно тебе говорю... Максим резко встал и пошел к выходу. -- Куда ты? Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью. Так же решительно, как шел от двадцать седьмой аптеки, Максим пошел снова туда. Подошел к старичку аптекарю. -- Я к вашему начальнику пройду. -- Пожалуйста, -- любезно сказал аптекарь. -- Вон в ту дверь. Он как раз там. Максим пошел к начальнику. В кабинете заведующего никого не было. Была еще одна дверь, Максим толкнул в нее и ударил кого-то по спине. -- Сейчас, -- сказали за дверью. Максим сел на стул. Вошел низенький человек, с усами, с гладко выбритыми, до сияния, жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока. -- Что у вас? -- Вот. -- Максим протянул ему рецепт. Заведующий повертел в руках рецепт. -- Не понимаю... -- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце защемило. -- У нас его нет. -- А мне надо. У меня мать хворает. -- Максим смотрел на заведующего немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами. -- Но если нет, что же я могу сделать? -- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена-вижу, гадов! Заведующий улыбнулся. -- Это уже серьезнее. Придется найти. -- Он сел к теле-фону и, набирая номер, с любопытством поглядывал на Мак-сима. Максим успел вытереть глаза и смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу. -- Алле! -- заговорил заведующий. -- Петрович? Здоров. Я это, да. Слушай, у тебя нет... -- тут он сказал какое-то не-понятное слово. -- Нет? У Максима сдавило сердце. -- Да нужно тут... пареньку одному... Посмотри, посмот-ри... Славный парень, хочется помочь. Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведую-щий беспечно вытянул губы трубочкой -- ждал. -- Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?.. Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, ко-го-то сняли и хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Мак-сим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать -- плакалось. Он крепко устал за эти два дня. Он молил Бога, чтобы заведующий подольше говорил, -- может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь зем-лю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, зна-чит, надо пошевелиться и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет. "Вот морда! Вот падла!" -- ругал он себя. Он любил сей-час заведующего, как никого никогда, наверное, не любил. Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал. -- Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь, поправится ваша мама. -- Спасибо, -- сказал Максим. Горло заложило, и полу-чилось, что Максим пискнул это "спасибо". Он нагнул голо-ву и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику. "Вот те ж морда!" -- - поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень благодарен начальнику. На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов. -- Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?.. Максим вскочил с кровати. -- Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас... -- Давай. Только -- одна нога здесь, другая там! -- орал Игнат. -- Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру ме-чет в вагоне. Я тоже достал флакон. -- Она уже там, Тамара-то? -- Максим прыгал по комна-те на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину. -- Там. -- Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже каких-нибудь подарков... -- Да ты что! -- взревел Игнат. -- Я что, по шпалам жену догонять буду?! -- Ладно, ладно... Побежали вниз, в такси. -- Друг, -- взмолился Игнат. -- Десять минут до поезда. Жми на всю железку! Плачу в трехкратном размере. Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы мину-ты. Она вся изнервничалась. -- Игнат, это... это черт знает что такое, -- встретила она мужа со слезами на глазах. -- Я хотела чемоданы выносить. -- Порядок! -- весело гудел Игнат. -- Максим, пока! Крош-ка, цыпонька, -- в вагон. Поезд тронулся. -- Будь здоров, Максим! Максим пошел за вагоном. -- Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат! -- Не-ет! Максим остановился. Поезд набирал ходу. Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул: -- Не забудь, Игнат, скажи -- приеду! -- Передам! Надо было уже бежать за вагоном. -- Игнат, скажи!.. Но Игнат уже не слышал. Уже расходились с перрона люди. А Максим все стоял и смотрел вслед поезду. ...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина. Летит степью поезд. Кричит... ...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело: -- Здорово, родня! Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком: -- Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий! -- Ничего-о, -- загудел Игнат. -- Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заме-тил. Степка с отцом развернулись... Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза. -- Игнаха, хрен моржовый, -- сказал он и пошел навстре-чу Игнату. Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест -- поцеловались. Ермолай опять вытер глаза. -- Как надумал-то? -- Надумал... -- Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас за-хворала, знаешь?.. В спину что-то вступило... -- Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре со-всем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика. -- А это жена, что ли? -- спросил наконец Ермолай. -- Жена, -- спохватился Игнат. -- Познакомься. Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее. -- Тамара. -- Ничего, -- сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару -- Красивая. -- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнат. -- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Ермолай первым двинулся к дому. -- Степка-то наш пришел, окаянная душа. -- Как мне называть его? -- тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал. -- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, -- сказал он. Ермолай тихо засмеялся. -- Отцом вроде довожусь. -- Он взошел на крыльцо, за-орал в сенях: -- Мать, кто к нам приехал-то! В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала. -- Игнаша, сынок... приехал? Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу. -- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, -- сапоги. А это -- Верке. А это -- Степке. Все тут живы-здоровы?.. Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщив-шись, с интересом наблюдали за движениями сына -- он все доставал и доставал из чемодана. -- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром. -- Ничего товар... Степ-ка износит. Мне уж теперь ни к чему такие. -- Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. -- Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то? -- Соскучился, так раньше бы приехал. -- Дела, тятя. -- "Дела"... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. -- Какие уж там дела-то! -- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и то слава Богу. -- Ты говоришь -- какие там дела! -- заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, -- крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. -- Игнат встал, прошелся по комнате. -- Откуда что берется! В плечах -- са-жень, грудь как у жеребца породистого -- силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревно-ваниях -- Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела -- никакого представления. Физ-культуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее. С последними словами Игнат обратился к жене. Тамара заскучала и стала смотреть в окно. -- ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных. -- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невнимательно. -- Мать, где там у нас?.. В лавку пойду... -- Погоди, -- остановил его Игнат. -- Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что -- сразу в лавку. -- Но отец так глянул на него, что он сразу от-ступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумаж-ник, шлепнул на стол. -- На деньги. Отец обиженно приподнял косматые брови. -- Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости, -- значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету? Игнат засмеялся. -- Ты все такой же, отец. -- Какой? -- Ну... такой же. -- Да ладно вам -- сцепились. Что вас лад-то не берет? -- вмешалась мать. -- Иди в лавку-то. Пошел -- дак иди. Ермолай ушел. -- Сынок... не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то? -- Максим?.. Честно говорить? -- Господи, ну дак а как же? -- Плохо. Мать вздохнула. -- А что шибко-то плохо? -- Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс -- сильный, конечно, парень... Приходит как-то с де-вушкой -- ничего, хорошая девушка... -- Игнат повернулся к жене. -- А? Нинка-то. -- Да. -- Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре -- это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. "Ты, -- говорю, -- опять не сваляй дурака". А девка -- без ума от него. Ну и что? Через неделю -- конец: горшок об гор-шок -- и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. "Вы, -- говорит, -- скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил". Скажи ему -- хлопнет дверью и поминай как звали. Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего. -- Осподи, осподи, -- опять вздохнула она. -- Помог бы уж там ему как-нибудь. -- Да не хочет! -- искренне воскликнул Игнат. -- Ну ска-жи ей: не стараюсь, что ли! -- Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать. -- Отцу-то уж не говорите про него. В сенях загремело ведро. Шаги... -- Верка идет, -- сказала мать. -- Она где работает-то? -- Дояркой. Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кину-лась к нему. Расцеловала. -- От она... От мы как. От как, -- приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. -- От мы как брата любим... Ну та... Ну, хватит... Познакомься вот с женой моей. Вера поглядела на Тамару. "Спросила": "Вот это твоя жена?" -- Ну. А что?.. -- Игнат показал: "Хорошая?" Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно. -- Пойдемте, я вам платье привезла, -- сказала она. Вера не поняла. -- Верка, иди в горницу -- платье мерить. Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая. Все были довольны. -- Да хватит скакать-то! -- притворно рассердилась мать. -- Прям уж обрадуется, так удержу нету. Тамара с немой ушли в горницу. -- Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство при-вез -- змеиный яд-то, ты просила. -- Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, поды-мусь теперь. Радикулит -- измучилась вся. А сказали тут... Пришел Ермолай. -- А Степан все плотничет? -- продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей в избе. Отвечал теперь отец: -- Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром! -- Не закладывает? -- Бывает маленько... Так ведь оно что -- дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут. -- Жениться-то собирается? -- А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девает-ся... Садись, пока суд да дело -- пропустим маленько. -- Подождали бы Степку-то. -- Мы по маленькой... Садись. Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торже-ственная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. По-том побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить -- какая она добрая, хорошая, умная. Тамаре неловко стало. Игнат был доволен. Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу. ...Выпили маленько. Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдель-ной грустью: -- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко. -- Почему такое пессимистическое настроение? Отец посмотрел на сына. -- А ты, Игнат, другой стал, -- сказал он. -- Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно. Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал. -- Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие сапоги... -- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнат. -- При чем тут сапоги? -- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой... Он плотни-чает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там... Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная весе-лость-снисходительность. -- Посмотрим, посмотрим, тятя. -- Давай еще по маленькой, -- предложил отец. -- Нет, -- твердо сказал Игнат. -- Вот сын какой у тебя! -- не без гордости заметил ста-рик, обращаясь к жене. -- Наша порода -- Воеводины. Сказал "нет" -- значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет. -- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста-рика. -- Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок. Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то "рассказывать" матери. Мать часто повторяла "Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты Господи!" -- Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, -- по-вернулся он к Тамаре. -- Он сын мне. Только другой он стал. -- Перестал бы, отец, -- попросила мать. -- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле-жи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас пере-биваешь. Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было не-ловко. Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили "Грушицу". Все замолчали. Слушали. Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал. Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводи-ных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он дав-ненько поджидал этого дня -- думал, будет большой празд-ник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не та-кой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то. -- Сейчас Степка придет, -- сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал. Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску. -- Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вооб-ще-то. -- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби-во сказал отец. Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику. А праздник все не наступал. Приходили, здоровались со ста-риком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игна-та сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками. -- Сейчас Степка придет, -- сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут. Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный... -- Игнаша наш приехал, -- встретил его отец. -- Я уж слышал, -- сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами. Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его: -- Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то не-удобно даже. -- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на-рядный весь, как это... как артист. И тут из горницы вышел Игнат с женой. -- Брательник! -- заревел Игнат, растопырив руки. -- Степка! -- И пошел на него. Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, -- видно, застеснялся Тамары. Игнатий облапил его. -- Замараю, слушай, -- Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал. -- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас. Братья поцеловались. Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились свет-лые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался. -- Он тебе подарки привез, Степка, -- громко и хвастли-во сказал он, направляясь к чемоданам. -- Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то? Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных? -- Игнат легонько подтолкнул жену к брату. -- Знакомьтесь. Степка даже покраснел -- не знал: подавать яркой жен-щине грязную руку или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала. -- Он у нас стеснительный перед городскими, -- пояснил отец. -- А мне -- хоть бы хны! Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов был провалиться сквозь землю от таких объ-яснений отца. -- Тятя... скажет тоже. -- Иди умывайся, -- подсказал отец. -- Да, пойду маленько... того... -- обрадовался Степан. И пошел в сени. Игнат двинулся за ним. -- Пойдем, полью тебе по старой памяти. Отец тоже вышел на улицу. Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за огородами. -- Искупаемся, -- предложил Игнат и похлопал себя ла-донями по могучей груди, Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве. Отец -- сзади сыновей. -- Ну, как живете-то? -- басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями. Степка улыбался. Он был рад брату. -- Ничего. -- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город-ских. -- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнат. -- Степан, ты, говорят, нагулял тут силенку? -- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь? -- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять? -- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни-чего. -- Хорошая баба, -- подхватил Игнат. -- Человек хороший. -- Шибко нарядная только. Зачем так? Игнат оглушительно захохотал. -- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотставали вы в этом смысле. -- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста-рик, -- как дурак какой. -- Рад, поэтому смеюсь. -- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается -- и все. -- Ты когда жениться-то будешь, Степка? -- спросил Игнат. -- Не уйдет, куда торопиться. Пришли к реке. Игнат первый скинул одежду; обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул. -- Мать честная! Вот это водичка! -- Что? -- Степан тоже разделся. -- Холодная? -- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался. -- Есть, -- закончил Игнат. -- Есть, братишка. Давай по-пробуем? -- Да ну! -- Степка недовольно тряхнул волосами. -- А чего, Степка? Поборись! -- Отец с укором смотрел на младшего. -- Не под бабой лежать... -- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска-зал Степка. -- Чего ради сгребемся? На смех людям? -- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас -- всего стесняется. -- А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дох-лые были, тогда действительно стыдно. -- Объясни вот ему! Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по-плыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним. -- Силен! -- с восхищением сказал Игнат. -- Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил. -- Не знаю, -- не сразу ответил Игнат. -- Силы у него больше, это ясно. Отец сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще немного и тоже полез в воду А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка. Когда тот вышел на берег, они о чем-то негромко и горя-чо разговаривали. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они замолчали. Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на дале-кие синие горы, на многочисленные острова. -- Катунь-матушка, -- негромко сказал он. Степка и отец тоже посмотрели на реку. На той стороне на берегу сидела на корточках баба с вы-соко задранной юбкой, колотила вальком по белью; ослепи-тельно белели ее тупые круглые коленки. -- Юбку-то опусти маленько, ай! -- крикнул старик. Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и про-должала молотить вальком белье. -- Вот халда! -- с возмущением негромко сказал ста-рик. -- Хоть бы хны ей! Братья стали одеваться. Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало. -- Чего ты такой? -- спросил Степка, у которого, наобо-рот, было очень хорошее настроение. -- Не знаю. Так просто. -- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два ни полтора получилось. -- Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте поси-дим, покурим... Сели на теплые камни... Долго молчали, глядя на волны. Солнце село на той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое... Игнат присмирел. -- Что, Степа? -- негромко сказал он. -- Ничего, -- Степка бросил камешек в воду. -- Все строгаешь? -- Строгаем. Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали. -- Жена у тебя хорошая, -- сказал Степан. -- Красивая. -- Да? -- Игнат оживился, с любопытством, весело по-смотрел на брата. Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится. -- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно посмотрел на Игната. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая. Игнат захохотал. -- Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то? Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к Степке и сказал сердито: -- Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь? -- Вот привязался! -- удивился Степка. -- Ты что? -- Заело что-то тятю, -- сказал Игнат. -- Что-то не нра-вится ему. -- Что "не нравится"? -- повернулся к нему отец. -- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу. -- Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь, все понимаешь! -- Будет вам! -- сказал Степка. -- Чего взялись? Нашли время... -- Да ну его! -- Отец высморкался и полез за кисетом. -- Приехал, расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь! Игнат даже растерялся. -- Тять, да ты что, на самом деле? Степан незаметно толкнул его в бок -- "не лезь". -- А то -- уехали, на метре там разъезжают!.. "Хорошо живем!" Ну и живите, хрен с вами! Тот дурак молодой -- то-же... Чего ты его сманил туда, Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник! -- Ну и тут тоже -- не рай, -- рассердился и Игнат. -- Что он тут будет делать, молодой парень? Ни выйти никуда... -- А Степка что делает? -- И Степке, думаю, не сладко... Привык просто. Невели-ка услада -- топором всю жизнь махать. -- Дак если уж вы там такие умные стали -- приезжайте, садитесь на машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И жизнь счас здесь вовсе не та-кая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не гоняться за руб-лем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете? Трепа-чи!.. Да еще хвастаются приезжают... Подарки везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся. -- Ну тять... я не знаю. Я хотел как лучше... -- "Лучше"... Умные люди делом занимаются -- вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить -- там нуждаются. Кто ее тебе дал, силуш-ку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты -- хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я силь-ный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе пока-зал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У него вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. "Культура тела"! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой, -- Ермолай показал на Степана, -- а то бы ты улетел со своей культурой тела... в воду вон. -- Ну хватит. -- Степан поднялся. -- Тять, пошли домой. -- У тебя деньги есть? -- спросил тот. -- Есть. Пошли. Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам. Игнат и Степан шли сзади. -- Чего он? -- Игната не на шутку встревожило настро-ение отца... -- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь. -- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни? -- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет. Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину. -- У него, что, слушай, -- действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит? -- спросил Игнат тихонько. Степан посмотрел на отца, пожал плечами. -- Не знаю. Что-то не замечал. ...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой во-ротный столб. Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались. -- Чего это вы? -- спросил один из плотников. -- С утра пораньше... Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмех-нулся. -- Братенъ вчера силенку пробовал. -- Неужели выдернул? Не может быть... Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился. -- Может, попробуешь поборешься с ним? -- Из меня борец... -- Он с женой приехал? -- С женой, -- ответил Степан. -- Жена мировая. -- Здорово гульнули вчера? -- Маленько гульнули, -- хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: -- Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили. Посмеялись. -- Ну-ка, помогите. Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку. -- Будь здоров, Игнаха, -- сказал при этом один из плот-ников. -- Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших. Ермолай разгладил бороду. -- У его шешнадцать орденов одних, -- сказал он. -- Вче-ра фотокарточку показывал. -- Медалей, -- поправил Степан. -- Ну -- медалей. Какого-то немца так, говорит, прило-жил -- у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, -- он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот... -- Ну, доделаешь тут, -- сказал Степан. -- Пойду. -- Он пошел в дом за топором. -- Красивая, говоришь, жена? -- Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ух-нули вчера, -- опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. -- Было дело. -- А где жена-то работает? Тоже циркачка? -- А шут ее знает, я не спросил. Ничо, уважительная ба-бенка. Меня -- "папаша", "папаша"... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо. -- Ермолай кивнул на дом. Вышел Степан. Улыбался. -- Проснулся. Рассол дует. Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчераш-нее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. По-том ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном. ...Шли по улице неторопливо. Разговаривали. -- Про Москву-то рассказывал? -- все пытали Степана. -- Говорил маленько... -- А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо? -- спросил один невысокий, болезнен-ный на вид мужичок. -- Я слыхал -- больше, -- возразил другой. -- Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили? -- Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть. Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце. Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу. Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники -- строить.
Дженни: http://www.youtube.com/watch?v=m5_TLr-8DXc&NR=1
Дженни: http://www.youtube.com/watch?v=yn3EQi7i7c0
Дженни: http://www.youtube.com/watch?v=MFDtHmA3RFA&NR=1
Дженни: Дженни пишет: Это снисходительное "молодой человек" доконало Мак-сима. -- До чего же ты умница! -- тихо воскликнул он. -- Это же надо такому уродиться!.. -- Максим, должно быть, изме-нился в лице, ибо парень перестал улыбаться. -- Что вы хотите? -- серьезно спросил он. -- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек. -- Что вам надо?! -- опять очень громко спросил парень, явно желая привлечь внимание других людей в аптеке. Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось от-чаяние. сегодня мне тоже в аптеке нахамили - баба одна "застоялась" и захотелось ей власть свою показать ... может, удавиться, друзья?
Vy: http://www.youtube.com/watch?v=-yAUX5MFMtY&feature=related вот это - РЭП не было мобилы... децибелы были малы, демобилизовать дебила слабо было свят-свят
Vy: "де" (от франц. dégradation — упадок) ДЕГРАДАЦИЯ — [лат. degradatio - снижение, движение назад, ухудшение] - постепенное снижение сложности, энергетического потенциала и емкости системы, практически необратимое в реальных масштабах времени, фр. Renaissance, итал. Rinascimento В XV веке (1459) во Флоренции возрождается Платоновская академия в Кареджи. наиболее полно выразились гуманистические идеалы
Vy: деменции (от лат. de — приставка. означающая снижение, понижение, движение вниз, + mens — ум, разум) .......................................... где-то здесь есть принципиальное отличие с тем, что теперь психологи называют олигофрения (дебильность) серьёзное дело
Vy: IQ - а.... ну точно.... если взять Вяземского за эталон, то всех - в психушку http://www.youtube.com/watch?v=Hm0X_SXdrVo&feature=PlayList&p=A52CBE0B7BE04422&index=0&playnext=1 свят-свят ...
Vy: Вяземский - образец подлости психотрона. ........... ... .. извлеку мораль из басни про высшее учебное заведение для подонков : на реплику "дурак" (дебил, отсталый и т.п.) нужно лично задуматься - может быть, есть в том правда ? Задуматься : кто я ? может быть, и вправду, того-с... отстаю в сравнении с Идеалом Платона, Моисея, Леонардо, Пушкина? И .. быстренько так ... пока не помер ... подрасти до Богом Данных размеров. Вот, ежели кто-то про ребёнка скажет, что он "отсталый", то НЕ ВЕРЬ ГАДУ.
Vy: Vy пишет: Только безусловная любовь - христианская. Вот именно, что такая вот "безусловная" - подавляющая нравственное чувство - стыд; жертвенность ... безумие .. фанатизм... истерия ... и, как результат, утеря чувств ... а предмет ? и вовсе лишается способности самостоятельно развиваться - у него же есть вот такое вот искусственное солнце оно греет и светит, какой бы скотиной не был предмет обожания... Экстаз (от греч. έκστασις — исступление, восхищение) — высшая степень восторга, воодушевления, иногда переходящая в исступление. Экстаз — термин, зафиксированный ещё в античной литературе, для обозначения особого состояния сознания, в котором теряются границы между внешним и внутренним. Это состояние сопровождается чувством восторженности, опьянения, отрешенности от действительности. чреват Маразмом (греч. marasmos - истощение, угасание) любовь - диалог ... в неком ярком проявлении, но ... диалог ... иначе распущенность (расхристанность) похоть (от слова хотеть)
полная версия страницы