Форум » Название подфорума9 » хорошие книги (продолжение) » Ответить
хорошие книги (продолжение)
Вуаля: Житков Борис Степанович Что я видел Цикл рассказов --------------------------------------------------------------------- Книга: Б.Житков. "Что я видел". Рассказы и сказки Для младшего школьного возраста. К ВЗРОСЛЫМ Эта книга - о вещах. Писал я её, имея в виду возраст от трёх до шести лет. Читать её ребёнку надо по одной-две главы на раз. Пусть ребёнок листает книгу, пусть рассматривает, изучает рисунки. Книжки этой должно хватить на год. Пусть читатель живёт в ней и вырастает. Ещё раз предупреждаю: не читайте помногу! Лучше снова прочесть сначала. Автор ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА КАК МЕНЯ НАЗЫВАЛИ Я был маленький и всех спрашивал: "Почему?" Мама скажет: - Смотри, уже девять часов. А я говорю: - Почему? Мне скажут: - Иди спать. А я опять говорю: - Почему? Мне говорят: - Потому что поздно. - А почему поздно? - Потому что девять часов. - А почему девять часов? И меня за это называли Почемучкой. Меня все так называли, а по-настоящему меня зовут Алёшей. ПРО ЧТО МАМА С ПАПОЙ ГОВОРИЛИ Вот один раз приходит папа с работы и говорит мне: - Пускай Почемучка уйдёт из комнаты. Мне нужно тебе что-то сказать. Мама мне говорит: - Почемучка, уйди в кухню, поиграй там с кошкой. Я сказал: - Почему с кошкой? Но папа взял меня за руку и вывел за дверь. Я не стал плакать, потому что тогда не услышу, что папа говорит. А папа говорил вот что: - Сегодня я получил от бабушки письмо. Она просит, чтобы ты с Алёшей приехала к ней в Москву. А оттуда он с бабушкой поедет в Киев. И там он пока будет жить. А когда мы устроимся на новом месте, ты возьмёшь его от бабушки и привезёшь. Мама говорит: - Я боюсь Почемучку везти - он кашляет. Вдруг по дороге совсем заболеет. Папа говорит: - Если он ни сегодня, ни завтра кашлять не будет, то, я думаю, можно взять. - А если он хоть раз кашлянет, - говорит мама, - с ним нельзя ехать. Я всё слышал и боялся, что как-нибудь кашляну. Мне очень хотелось поехать далеко-далеко. КАК МАМА НА МЕНЯ РАССЕРДИЛАСЬ До самого вечера я не кашлянул. И когда спать ложился, не кашлял. А утром, когда вставал, я вдруг закашлял. Мама слышала. Я подбежал к маме и стал кричать: - Я больше не буду! Я больше не буду! Мама говорит: - Чего ты орёшь? Чего ты не будешь? Тогда я стал плакать и сказал, что я кашлять не буду. Мама говорит: - Почему это ты боишься кашлять? Даже плачешь? Я сказал, что хочу ехать далеко-далеко. Мама сказала: - Ага! Ты, значит, всё слышал, что мы с папой говорили. Фу, как нехорошо подслушивать! Такого гадкого мальчишку я всё равно не возьму. - Почему? - сказал я. - А потому, что гадкий. Вот и всё. Мама ушла на кухню и стала разводить примус. И примус так шумел, что мама ничего не слыхала. А я её всё просил: - Возьми меня! Возьми меня! А мама не отвечала. Теперь она рассердилась, и всё пропало! БИЛЕТ Когда утром папа уходил, он сказал маме: - Так, значит, я сегодня еду в город брать билеты. А мама говорит: - Какие билеты? Один только билет нужен. - Ах, да, - сказал папа, - совершенно верно: один билет. Для Почемучки не надо. Когда я это услыхал, что для меня билета не берут, я заплакал и хотел побежать за папой, но папа быстро ушёл и захлопнул дверь. Я стал стучать кулаками в дверь. А из кухни вышла наша соседка - она толстая и сердитая - и говорит: - Это ещё что за безобразие? Я побежал к маме. Бежал и очень плакал. А мама сказала: - Уходи прочь, гадкий мальчишка! Не люблю, кто подслушивает. А вечером папа приехал из города и сразу меня спросил: - Ну, как ты? Кашлял сегодня? Я сказал, что "нет, ни разу". А мама сказала: - Всё равно - он гадкий мальчишка. Я таких не люблю. Потом папа вынул из кармана спичечную коробку, а из коробки достал не спичку, а твёрдую бумажку. Она была коричневая, с зелёной полоской, и на ней буквы всякие. - Вот, - сказал папа, - билет! Я на стол кладу. Спрячь, чтобы потом не искать. Билет был всего один. Я понял, что меня не возьмут. И я сказал: - Ну, так я буду кашлять. И всегда буду кашлять и никогда не перестану. А мама сказала: - Ну что же, отдадим тебя в больницу. Там на тебя наденут халатик и никуда пускать не будут. Там и будешь жить, пока не перестанешь кашлять. КАК СОБИРАЛИСЬ В ДОРОГУ А на другой день папа сказал мне: - Ты больше никогда не будешь подслушивать? Я сказал: - А почему? - А потому, что коли не хотят, чтобы слышал, значит, тебе знать этого не надо. И нечего обманывать, подглядывать и подслушивать. Гадость какая! Встал и ногой топнул. Со всей силы, наверное. Мама прибежала, спрашивает: - Что у вас тут? А я к маме головой в юбку и закричал: - Я не буду подслушивать! Тут мама меня поцеловала и говорит: - Ну, тогда мы сегодня едем. Можешь взять с собой игрушку. Выбери, какую. Я сказал: - А почему один билет? - А потому, - сказал папа, - что маленьким билета не надо. Их так возят. Я очень обрадовался и побежал в кухню всем сказать, что я еду в Москву. А с собой я взял мишку. Из него немножко сыпались опилки, но мама быстро его зашила и положила в чемодан. А потом накупила яиц, колбасы, яблок и ещё две булки. Папа вещи перевязал ремнями, потом посмотрел на часы и сказал: - Ну, что же, пора ехать. А то пока из нашего посёлка до города доедем, а там ещё до вокзала... С нами все соседи прощались и приговаривали: - Ну вот, поедешь по железной дороге в вагончике... Смотри, не вывались. И мы поехали на лошади в город. Мы очень долго ехали, потому что с вещами. И я заснул. ВОКЗАЛ Я думал, что железная дорога такая: она как улица, только внизу не земля и не камень, а такое железо, как на плите, гладкое-гладкое. И если упасть из вагона, то о железо очень больно убьёшься. Оттого и говорят, чтобы не вылетел. И вокзала я никогда не видал. Вокзал - это просто большой дом. Наверху часы. Папа говорит, что это самые верные часы в городе. А стрелки такие большие, что - папа сказал - даже птицы на них иногда садятся. Часы стеклянные, а сзади зажигают свет. Мы приехали к вокзалу вечером, а на часах всё было видно. У вокзала три двери, большие, как ворота. И много-много людей. Все входят и выходят. И несут туда сундуки, чемоданы, и тётеньки с узлами очень торопятся. А как только мы подъехали, какой-то дяденька в белом фартуке подбежал да вдруг как схватит наши вещи. Я хотел закричать "ой", а папа просто говорит: - Носильщик, нам на Москву, восьмой вагон. Носильщик взял чемодан и очень скоро пошёл прямо к двери. Мама с корзиночкой за ним даже побежала. Там, в корзиночке, у нас колбаса, яблоки, и ещё, я видел, мама конфеты положила. Папа схватил меня на руки и стал догонять маму. А народу так много, что я потерял, где мама, где носильщик. Из дверей наверх пошли по лесенке, и вдруг большая-большая комната. Пол каменный и очень гладкий, а до потолка так ни один мальчик камнем не добросит. И всюду круглые фонари. Очень светло и очень весело. Всё очень блестит, и в зелёных бочках стоят деревья, почти до самого потолка. Они без веток, только наверху листья большие-большие и с зубчиками. А ещё там стояли красные блестящие шкафчики. Папа прямо со мной к ним пошёл, вынул из кармана деньги и в шкафчик в щёлочку запихнул деньгу, а внизу в окошечке выскочил беленький билетик. Я только сказал: - Почему? А папа говорит: - Это касса-автомат. Без такого билета меня к поезду не пустят вас провожать. КАКАЯ ПЛАТФОРМА Папа быстро пошёл со мной, куда все шли с чемоданами и узлами. Я смотрел, где мама и где носильщик, но их нигде не было. А мы прошли в дверь, и там у папы взяли билет и сказали: - Проходите, гражданин. Я думал, что мы вышли на улицу, а здесь сверху стеклянная крыша. Это самый-то вокзал и есть. Тут стоят вагоны гуськом, один за другим. Они друг с другом сцеплены - это и есть поезд. А впереди - паровоз. А рядом с вагонами шёл длинный пол. Папа говорит: - Вон на платформе стоит мама с носильщиком. Этот длинный пол и есть платформа. Мы пошли. Вдруг мы слышим - сзади кричат: - Поберегись! Поберегись! Мы оглянулись, и я увидел: едет тележка, низенькая, на маленьких колесиках, на ней стоит человек, а тележка идёт сама, как заводная. Тележка подъехала к маме с носильщиком и остановилась. На ней уже лежали какие-то чемоданы. Носильщик быстро положил сверху наши вещи, а тут мы с папой подошли, и папа говорит: - Вы не забыли? Восьмой вагон. А сам всё меня на руках держит. Носильщик посмотрел на папу, засмеялся и говорит: - А молодого человека тоже можно погрузить. Взял меня под мышки и посадил на тележку, на какой-то узел. Папа крикнул: - Ну, держись покрепче! Тележка поехала, а мама закричала: - Ах, что за глупости! Он может свалиться! - и побежала за нами. Я боялся, что она догонит и меня снимет, а дяденька, что стоял на тележке, только покрикивал: - Поберегись! Поберегись! И тележка побежала так быстро, что куда там маме догнать! Мы ехали мимо вагонов. Потом тележка стала. Тут подбежал наш носильщик, а за ним папа, и меня сняли. У вагона в конце - маленькая дверка, и к ней ступеньки, будто крылечко. А около дверки стоял дядя с фонариком и в очках. На нём курточка с блестящими пуговками, вроде как у военных. Мама ему говорит: - Кондуктор, вот мой билет. Кондуктор стал светить фонариком и разглядывать мамин билет. КАК Я ПОТЕРЯЛСЯ Вдруг, смотрю, по платформе идёт тётя, и на цепочке у неё собака, вся чёрная, в завитушках, а на голове у собаки большой жёлтый бант, как у девочки. И собака только до половины кудрявая, а сзади гладкая, и на хвостике - кисточка из волосиков. Я сказал: - Почему бантик? И пошёл за собакой. Только немножечко, самую капельку пошёл. Вдруг слышу сзади: - А ну, поберегись! Не наш носильщик, а другой прямо на меня везёт тачку с чемоданами. Я скорей побежал, чтобы он меня не раздавил. Тут много всяких людей пошло, меня совсем затолкали. Я побежал искать маму. А вагоны все такие же, как наш. Я стал плакать, а тут вдруг на весь вокзал - страшный голос: - Поезд отправляется... - и ещё что-то. Так громко, так страшно, будто великан говорит. Я ещё больше заплакал: вот поезд сейчас уйдёт, и мама уедет! Вдруг подходит дядя-военный, в зелёной шапке, наклонился и говорит: - Ты чего плачешь? Потерялся? Маму потерял? А я сказал, что мама сейчас уедет. Он меня взял за руку и говорит: - Пойдём, мы сейчас маму сыщем. И повёл меня по платформе очень скоро. А потом взял на руки. Я закричал: - Не надо меня забирать! Где мама? К маме хочу! А он говорит: - Ты не плачь. Сейчас мама придёт. И принёс меня в комнату. А в комнате - тётеньки. У них мальчики, девочки и ещё совсем маленькие на руках. Другие игрушками играют, лошадками. А мамы там нет. Военный посадил меня на диванчик, и тут одна тётя ко мне подбегает и говорит: - Что, что? Мальчик потерялся? Ты не реви. Ты скажи: как тебя зовут? Ну, кто ты такой? Я сказал: - Я Почемучка. Меня Алёшей зовут. А военный сейчас же убежал бегом из комнаты. Тётенька говорит: - Ты не плачь. Сейчас мама придёт. Вон смотри, лошадка какая хорошенькая. КАК Я НАШЕЛСЯ Вдруг я услышал, как на весь вокзал закричал опять этот великанский голос: - Мальчик в белой матросской шапочке и синей курточке, Алёша Почемучка, находится в комнате матери и ребёнка. - Вот, слышишь? - говорит тётенька. - Мама узнает, где ты, и сейчас придёт. Все девочки и мальчики вокруг меня стоят и смотрят, как я плачу. А я уже не плачу. Вдруг двери открылись: прибегает мама. Я как закричу: - Мама! А мама уже схватила меня в охапку. Тётенька ей скорей дверь открыла и говорит: - Не спешите, ещё время есть. Смотрю - и папа уже прибежал. А мама говорит: - Хорошо, что по радио сказали. А то бы совсем голову потеряла. А папа говорит: - С ума сойти с этим мальчишкой! Мама прямо понесла меня в вагон и говорит дяденьке-кондуктору: - Нашёлся, нашёлся... ВАГОН В вагоне - длинный коридор, только узенький. Потом мама отворила дверь, только не так, как в комнате, что надо тянуть к себе, а дверь как-то вбок уехала. И мы вошли в комнату. Мама посадила меня на диван. Напротив тоже диван, а под окошком столик, как полочка. Вдруг в окошко кто-то постучал. Я посмотрел, а там за окном папа. Смеётся и мне пальцем грозит. Я встал ногами на диван, чтобы лучше видеть, а диван мягкий и поддаёт, как качели. Мама сказала, чтобы я не смел становиться ногами на диван, и посадила меня на столик. СОБАЧКА ИНЗОЛ Вдруг я услышал, что сзади кто-то входит. Оглянулся и вижу: это та самая собака с жёлтым бантом, и с ней тётя на цепочке. Я забоялся и поджал ноги, а тётя сказала: - Не бойся, она не укусит. - Почему? - Ах, - сказала тётя, - ты, наверное, и есть Почемучка, который потерялся. Ты - Алёша? Это про тебя радио говорило? Ну да, - говорит, - в белой шапочке и в синей курточке. Тут вошёл к нам дядя, немножко старенький, тоже с чемоданом. А собака на него зарычала. А Собакина хозяйка сказала: - Инзол, тубо! И собака начала дядю нюхать. А дядя свой чемоданчик положил наверх, на полочку. Полочка не дощаная, а из сетки, как будто от кроватки для детей. Дядя сел и спрашивает: - Вы едете или провожаете? Тётя говорит: - Еду. Дядя спрашивает: - Собачка тоже с нами поедет? А этот мальчик ваш? Тётя сказала, что собачка поедет и что собачку зовут Инзол, а моя мама сейчас придёт, а меня зовут Алёша Почемучка. - Ах, - говорит дядя, - это ты от мамы убежал? А теперь, кажется, мама от тебя убежала. Ну что же, - говорит, - поедешь с этой тётей. И со мной. И с собачкой. Я как крикну: - Не хочу! И прямо соскочил со столика и закричал со всей силы: - Мама! Собачка залаяла. Я побежал к двери, собачка тоже. Какие-то чужие там, в коридорчике, и, смотрю, мама всех толкает, бежит ко мне. - Что такое? Ты что скандалишь? Я ведь здесь, дурашка ты этакий! Взяла меня на руки и говорит: - Вон гляди - папа. Сейчас поедем. КАК МЫ ПОЕХАЛИ
Ответов - 56, стр:
1 2 3 All
Vy: III Благодатный сон освежил их душу и тело, и к завтраку они явились с завидным аппетитом. Опорожнив большую оловянную чашку сочной рыбы, они принялись за работу: вымыли тарелки и сковороды, оставшиеся от обеда старших, которые уже отправились на рыбную ловлю, нарезали ломтями свинину к обеду, заправили лампы, натаскали в кухню угля и воды. День был ясный, тёплый. Гарвей вдыхал свежий, чистый воздух полной грудью. За ночь подошло немало других шхун, и море пестрело парусами. Вдали дымили невидимые пароходы да виднелись паруса большого корабля. Диско Троп сидел на крыше каюты и курил. Он смотрел на море, кишевшее мелкими судами. — Когда отец вот эдак задумается, — сказал Дэн, — это неспроста. Отец хорошо знает нравы трески. А весь рыбачий флот знает отца. Вот они все и собрались сюда, будто невзначай, на самом же деле зорко следят за нашей шхуной. Вон «Принц Лебо», он подобрался к нам ночью. А вот та большая шхуна, с заплатой на парусе, это «Кэри Питмэн» из Чэтгэма. Когда отец пускает дым кольцами, вот как сейчас, это значит, что он изучает все рыбьи хитрости и планы. Если теперь заговорить с ним, он страсть как рассердится. Недавно я подвернулся ему в такую минуту, так он в меня сапогом швырнул! Диско Троп сосал свою трубку и смотрел вдаль. Действительно, он старался угадать, куда направится треска. Он знал, что все эти появившиеся на горизонте шхуны пришли, чтобы воспользоваться его опытом и знаниями; но это только льстило его самолюбию. Однако на добычу он все-таки пойдёт один. По окончании сезона он отправится в Виргинию. Так раздумывал Диско Троп. Он ничего не забыл, принял в расчёт и погоду, и ветер, и течение, и количество имеющихся съестных припасов. Поглощённый мыслями о треске, сам он походил на большую треску. Наконец, он вынул изо рта трубку. — Отец, — сказал Дэн, — мы сделали своё дело. Позволь нам спуститься на шлюпке. На море тихо! — Только не в этом красном шутовском наряде и жёлтых башмаках. Дай ты ему, Дэн, что-нибудь поприличнее! — Отец сегодня в хорошем расположении духа, — заметил весело Дэн, увлекая за собою в каюту Гарвея. Им вдогонку Троп бросил ключ. — Моя запасная куртка хранится у отца, потому что мать говорит, что я неряха! Дэн порылся в сундуке, и несколько минут спустя Гарвей преобразился: на нем была грубая темно-синяя матросская куртка с заплатами на локтях, а на ногах красовались огромные резиновые сапоги, какие носят рыбаки. — Ну вот, теперь ты на человека похож! — сказал Дэн. — Да ну же, поворачивайся скорее! — Далеко не забирайтесь, — напутствовал Троп, — да к чужим шхунам не подходите близко. Если вас кто спросит, что я намерен делать, отвечайте правду — то есть, что вы ничего не знаете! Маленькая, окрашенная в красный цвет шлюпка была привязана к корме. Дэн притянул её и легко спрыгнул на дно шлюпки. За ним тяжело свалился в лодку Гарвей. — Ну, этак в лодку прыгать не годится, — укорил его Дэн. — Хорошо, что сегодня тихо; будь волны, ты бы опрокинулся вместе со шлюпкой и пошёл бы ко дну. Учись быть ловким! Дэн вложил уключины и сел на переднюю скамейку, наблюдая за Гарвеем. Мальчику случалось раньше грести, только катаясь на каком-нибудь пруду, и грёб он, как барышня. Но между лёгкими вёслами, какими он взмахивал тогда, и тяжёлыми длинными вёслами, которыми приходилось работать теперь, была большая разница: он не мог вытащить их из воды, и у него вырвался вздох досады. — Чаще! Греби чаще! — кричал Дэн. — Надо поворачивать весла в воде! Шлюпка была чистенькая. На дне её лежали маленький якорь, два ковша, гарпун, пара лесок с двойными крючками и тяжёлыми грузилами. — А где же мачта и паруса? — спросил Гарвей, успевший уже натереть себе мозоли на руках. — Плохая ловля на парусах! — захохотал Дэн. — Да ты не очень налегай! Скажи, хотел бы ты иметь такую лодочку? — Отец мог бы подарить мне не одну такую! — отвечал Гарвей. — Правда. Я забыл, что твой отец миллионер. Ну а ты пока не разыгрывай из себя миллионера. Так ты думаешь, он тебе подарил бы шлюпку со всеми снастями? Ведь это стоит кучу денег! — В этом не было бы ничего удивительного. Мне только не приходило в голову просить об этом отца. — Должно быть, твой отец очень добрый и расточительный человек. Тише, Гарвей! Весло выскочило из уключины и ударило Гарвея в подбородок, отбросив его назад. — Вот видишь! Да мне и самому попадало, когда я учился грести. Только мне тогда было всего восемь лет! Гарвей сел на прежнее место. Челюсть ныла. Он сидел, нахмурившись. — Нечего дуться. Отец говорит, что мы сами виноваты, если не умеем обращаться с вещами. Ну-ка, попытаем счастья здесь. Вот и Мануэль! Португалец был на расстоянии мили от них, однако, когда Дэн подал ему знак веслом, он замахал в ответ левой рукою. — Тридцать сажен, — сказал Дэн, насаживая на крючок приманку. — Ну, нечего нежничать. Смотри на меня и делай так же! Дэн давно уже закинул удочку, а Гарвей все ещё не мог умудриться насадить на крючок приманку. Лодка легко скользила по течению. Они ещё не бросили якоря. — Попалась! — закричал Дэн. Крупная треска, всплеснув хвостом по воде, обрызгала Гарвея и тяжело шлёпнулась в лодку. Дэн ловко оглушил рыбу молотком и выдернул из её рта крючок. В это время и Гарвей почувствовал, что на его удочку клюнуло. — Посмотри, Дэн, ведь это «клубника»! — закричал он. Крючок запутался в кусте «клубники», очень похожей на настоящую лесную, с такими же белыми с розовыми бочками ягодами, только листьев не было, а стебли были липкие. — Брось! Не трогай! Но было уже поздно. Гарвей снял пучок клубники с крючка и любовался им. — Ой! Ой! — закричал он вдруг. Он обжёг пальцы, точно схватил крапиву. — Ну, теперь ты знаешь, что такое морская клубника. Отец говорит, что ничего, кроме рыбы, нельзя трогать голыми руками. Швырни эту дрянь в море, да насаживай поскорее приманку. Нечего зря глазеть! Гарвей улыбнулся, вспомнив, что ему положили десять с половиною долларов жалованья в месяц, и подумал о том, что сказала бы его мать, увидев его на рыбачьей лодке, посреди океана. Она не находила себе места от волнения, когда он отправлялся кататься на лодке по Серенакскому озеру. Вспомнил он также, что смеялся над её страхом. Вдруг удочку сильно потянуло у него из рук. — Отпусти немного! — закричал Дэн. — Сейчас я тебе помогу! — Не смей! Это моя первая рыба, я сам хочу… Да уж не кита ли я поймал? — Пожалуй, палтуса! — Дэн наклонился, стараясь разглядеть, что там, в воде, и держа наготове на всякий случай гарпун. Что-то овальное и белое блестело в воде… — Эге! Да эта рыбка не меньше пятнадцати фунтов весом! Ты что же, непременно хочешь справиться с нею один? Лицо Гарвея было красным от напряжения и волнения. Пот катился с него градом. Солнце отражалось в воде и слепило глаза. Мальчики устали возиться с палтусом, который двадцать минут бился, увлекая за собою лодку. Наконец, они справились с крупной рыбой и втащили её в лодку. — Недурно для начала! — сказал Дэн, вытирая лоб. Гарвей с гордостью смотрел на свою добычу. Он часто видел пойманных палтусов на мраморных столах магазинов, но никогда не интересовался тем, как их ловят. Теперь он это знал по опыту. Усталость давала себя знать во всем теле. — Если бы отец был здесь, — заметил Дэн, — он сказал бы, что это значит. Теперь рыба попадается все больше мелкая, а ты поймал самого крупного палтуса, какие ловились нами в это плаванье. Вчера поймали много крупной рыбы, но ни одного палтуса. Это что-нибудь да значит. Отец знает все приметы рыбной ловли в этом месте! В это время на шхуне «Мы здесь» раздался выстрел из пистолета и на мачте показалась корзина. — Что бы это значило? Это сигнал, чтобы вся команда возвращалась на шхуну. Отец никогда не прерывал рыбной ловли в это время. Поворачивай, Гарвей! Он шли против ветра и приближались уже к шхуне, как вдруг до них донеслись жалобные крики Пенна, находившегося в полумиле от них. Он кружился со своей лодкой на одном месте, как огромный водяной паук. Пенн пробовал сдвинуться с места, но лодка тотчас поворачивала назад, точно притянутая верёвкой. — Надо помочь ему, — сказал Дэн, — а то он останется здесь до второго пришествия! — Что с ним случилось? — спросил Гарвей. Теперь он жил в особом мирке, в котором многое было ему ново, и он не только не чувствовал себя вправе предписывать законы старшим, как это делал раньше, но постоянно должен был обращаться к ним за разъяснениями. Море было по-прежнему спокойно. — Опять запутал якорь. Уж этот Пенн, вечно потеряет якорь. Вот за это плавание он уже посеял два якоря в песчаном дне. Отец говорит, что, если он потеряет ещё один, он даст ему «келег». Вот почему Пенн в таком отчаянии! — А что такое «келег»? — спросил Гарвей, смутно представляя себе какую-нибудь ужасную пытку, практикуемую моряками. — Большой камень вместо якоря. Если на чьей-нибудь лодке увидят камень, все знают, что это значит, и поднимают матроса на смех. Пенн страшно боится этого. Он такой чувствительный! Ну что, Пенн, опять запутался? Брось, милый, своё искусство! — Не могу сдвинуться с места, — пожаловался Пенн. — Уж я пробовал и так и сяк — ничего не помогает! — А это что за гнездо? — спросил Дэн, указывая на связку запасных весел и верёвок. — Это испанский кабестань, — с гордостью отвечал Пенн. — Сальтерс научил меня делать его, но и он не может сдвинуть лодку с места! Дэн закусил губу, чтобы скрыть улыбку, дёрнул раз, другой за верёвку и вытащил якорь. — Принимай, Пенн! — засмеялся он. — Не то опять зацепится! Пенн широко раскрыл свои голубые глазки, удивлённо смотрел на якорь и горячо благодарил Дэна. Когда они отъехали от лодки Пенна так, чтобы их не было слышно, Дэн сказал Гарвею: — У Пенна шариков не хватает. У него разум помутился. Ты заметил? — В самом деле или это предположение твоего отца? — спросил Гарвей, налегая на весла. Работа вёслами шла у него заметно лучше. — Отец в этом случае не ошибся. Пенн действительно странный. Я расскажу тебе, как это с ним случилось… Так, так, Гарвей, ты теперь гребёшь отлично… — Он был когда-то моравским пастором. Его звали Джэкоб Боллер — это отец мне говорил, — у него была жена и четверо детей, и жили они где-то в Пенсильвании. Раз Пенн забрал их всех и отправился на моравский митинг; на ночь они остановились в Джонстоуне. Ты слышал когда-нибудь, что есть такой город? Гарвей подумал. — Слышал, — вспомнил он, — только не помню, по какому поводу. Вот и другое такое имя — Аштабула — почему-то припоминается мне! — Потому что с обоими связаны воспоминания о страшных событиях. В ночь, когда Пенн и его семья были в гостинице, Джонс
Vy: Эрнест Хемингуэй Старик и море * * * Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был мальчик. Но день за днем не приносил улова, и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий», и велели ходить в море на другой лодке, которая действительно привезла три хорошие рыбы в первую же неделю. Мальчику тяжело было смотреть, как старик каждый день возвращается ни с чем, и он выходил на берег, чтобы помочь ему отнести домой снасти или багор, гарпун и обернутый вокруг мачты парус. Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка. Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря. Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой, когда он вытаскивал крупную рыбу. Однако свежих шрамов не было. Они были стары, как трещины в давно уже безводной пустыне. Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, веселые глаза человека, который не сдается. — Сантьяго, — сказал ему мальчик, когда они вдвоем поднимались по дороге от берега, где стояла на причале лодка, — теперь я опять могу пойти с тобой в море. Мы уже заработали немного денег. Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил. — Нет, — сказал старик, — ты попал на счастливую лодку. Оставайся на ней. — А помнишь, один раз ты ходил в море целых восемьдесят семь дней и ничего не поймал, а потом мы три недели кряду каждый день привозили по большой рыбе. — Помню, — сказал старик. — Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил. — Меня заставил отец, а я еще мальчик и должен слушаться. — Знаю, — сказал старик. — Как же иначе. — Он-то не очень верит. — Да, — сказал старик. — А вот мы верим. Правда? — Конечно. Хочешь, я угощу тебя пивом на Террасе? А потом мы отнесем домой снасти. — Ну что ж, — сказал старик. — Ежели рыбак подносит рыбаку… Они уселись на Террасе, и многие рыбаки подсмеивались над стариком, но он не был на них в обиде. Рыбакам постарше было грустно на него глядеть, однако они не показывали виду и вели вежливый разговор о течении, и о том, на какую глубину они забрасывали леску, и как держится погода, и что они видели в море. Те, кому в этот день повезло, уже вернулись с лова, выпотрошили своих марлинов и, взвалив их поперек двух досок, взявшись по двое за каждый конец доски, перетащили рыбу на рыбный склад, откуда ее должны были отвезти в рефрижераторе на рынок в Гавану. Рыбаки, которым попались акулы, сдали их на завод по разделке акул на другой стороне бухты; там туши подвесили на блоках, вынули из них печенку, вырезали плавники, содрали кожу и нарезали мясо тонкими пластинками для засола. Когда ветер дул с востока, он приносил вонь с акульей фабрики; но сегодня запаха почти не было слышно, потому что ветер переменился на северный, а потом стих, и на Террасе было солнечно и приятно. — Сантьяго, — сказал мальчик. — Да? — откликнулся старик. Он смотрел на свой стакан с пивом и вспоминал давно минувшие дни. — Можно, я наловлю тебе на завтра сардин? — Не стоит. Поиграй лучше в бейсбол. Я еще сам могу грести, а Роджелио забросит сети. — Нет, дай лучше мне. Если мне нельзя с тобой рыбачить, я хочу помочь тебе хоть чем-нибудь. — Да ведь ты угостил меня пивом, — сказал старик. — Ты уже взрослый мужчина. — Сколько мне было лет, когда ты первый раз взял меня в море? — Пять, и ты чуть было не погиб, когда я втащил в лодку совсем еще живую рыбу и она чуть не разнесла все в щепки, помнишь? — Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой. Помню, ты швырнул меня на нос, где лежали мокрые снасти, а лодка вся дрожала, и твоя дубинка стучала, словно рубили дерево, и кругом стоял приторный запах крови. — Ты правда все это помнишь, или я тебе потом рассказывал? — Я помню все с самого первого дня, когда ты взял меня в море. Старик поглядел на него воспаленными от солнца, доверчивыми и любящими глазами: — Если бы ты был моим сыном, я бы и сейчас рискнул взять тебя с собой. Но у тебя есть отец и мать и ты попал на счастливую лодку. — Давай я все-таки схожу за сардинами. И я знаю, где можно достать четырех живцов. — У меня еще целы сегодняшние. Я положил их в ящик с солью. — Я достану тебе четырех свежих. — Одного, — возразил старик. Он и так никогда не терял ни надежды, ни веры в будущее, но теперь они крепли в его сердце, словно с моря подул свежий ветер. — Двух, — сказал мальчик. — Ладно, двух, — сдался старик. — А ты их, часом, не стащил? — Стащил бы, если бы понадобилось. Но я их купил. — Спасибо, — сказал старик. Он был слишком простодушен, чтобы задуматься о том, когда пришло к нему смирение. Но он знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства. — Если течение не переменится, завтра будет хороший день, — сказал старик. — Ты где будешь ловить? — Подальше от берега, а вернусь, когда переменится ветер. Выйду до рассвета. — Надо будет уговорить моего тоже отойти подальше. Если тебе попадется очень большая рыба, мы тебе поможем. — Твой не любит уходить слишком далеко от берега. — Да, — сказал мальчик. — Но я уж высмотрю что-нибудь такое, чего он не сможет разглядеть, — ну хотя бы чаек. Тогда его можно будет уговорить отойти подальше за золотой макрелью. — Неужели у него так плохо с глазами? — Почти совсем ослеп. — Странно. Он ведь никогда не ходил за черепахами. От них-то всего больше и слепнешь. — Но ты столько лет ходил за черепахами к Москитному берегу, а глаза у тебя в порядке. — Я — не обыкновенный старик. — А сил у тебя хватит, если попадется очень большая рыба? — Думаю, что хватит. Тут главное — сноровка. — Давай отнесем домой снасти. А потом я возьму сеть и схожу за сардинами. Они вытащили из лодки снасти. Старик нес на плече мачту, а мальчик — деревянный ящик с мотками туго сплетенной коричневой лесы, багор и гарпун с рукояткой. Ящик с наживкой остался на корме вместе с дубинкой, которой глушат крупную рыбу, когда ее вытаскивают на поверхность. Вряд ли кто вздумал бы обокрасть старика, но лучше было отнести парус и тяжелые снасти домой, чтобы они не отсырели от росы. И хотя старик был уверен, что никто из местных жителей не позарится на его добро, он все-таки предпочитал убирать от греха багор, да и гарпун тоже. Они поднялись по дороге к хижине старика и вошли в дверь, растворенную настежь. Старик прислонил мачту с обернутым вокруг нее парусом к стене, а мальчик положил рядом снасти. Мачта была почти такой же длины, как хижина, выстроенная из листьев королевской пальмы, которую здесь зовут guano. В хижине были кровать, стол и стул и в глинобитном полу — выемка, чтобы стряпать пищу на древесном угле. Коричневые стены, сложенные из спрессованных волокнистых листьев, были украшены цветными олеографиями Сердца господня и Santa Maria del Cobre. Они достались ему от покойной жены. Когда-то на стене висела и раскрашенная фотография самой жены, но потом старик ее спрятал, потому что смотреть на нее было уж очень тоскливо. Теперь фотография лежала на полке в углу, под чистой рубахой. — Что у тебя на ужин? — спросил мальчик. — Миска желтого риса с рыбой. Хочешь? — Нет, я поем дома. Развести тебе огонь? — Не надо. Я сам разведу попозже. А может, буду есть рис так, холодный. — Можно взять сеть? — Конечно. Никакой сети давно не было — мальчик помнил, когда они ее продали. Однако оба каждый день делали вид, будто сеть у старика есть. Не было и миски с желтым рисом и рыбой, и это мальчик знал тоже. — Восемьдесят пять — счастливое число, — сказал старик. — А ну как я завтра поймаю рыбу в тысячу фунтов? — Я достану сеть и схожу за сардинами. Посиди покуда на пороге, тут солнышко. — Ладно. У меня есть вчерашняя газета. Почитаю про бейсбол. Мальчик не знал, есть ли у старика на самом деле газета или это тоже выдумка. Но старик и вправду вытащил газету из-под кровати. — Мне ее дал Перико в винной лавке, — объяснил старик. — Я только наловлю сардин и вернусь. Положу и мои и твои вместе на лед, утром поделимся. Когда я вернусь, ты расскажешь мне про бейсбол. — «Янки» не могут проиграть. — Как бы их не побили кливлендские «Индейцы»! — Не бойся, сынок. Вспомни о великом Ди Маджио. — Я боюсь не только «Индейцев», но и «Тигров» из Детройта. — Ты, чего доброго, скоро будешь бояться и «Краснокожих» из Цинциннати, и чикагских «Белых чулок». — Почитай газету и расскажи мне, когда я вернусь. — А что, если нам купить лотерейный билет с цифрой восемьдесят пять? Завтра ведь восемьдесят пятый день. — Почему не купить? — сказал мальчик. — А может, лучше с цифрой восемьдесят семь? Ведь в прошлый раз было восемьдесят семь дней. — Два раза ничего не повторяется. А ты сможешь достать билет с цифрой восемьдесят пять? — Закажу. — Одинарный. За два доллара пятьдесят. Где бы нам их занять? — Пустяки! Я всегда могу занять два доллара пятьдесят. — Я, наверно, тоже мог бы. Только я стараюсь не брать в долг. Сначала просишь в долг, потом просишь милостыню… — Смотри не простудись, старик. Не забудь, что на дворе сентябрь. — В сентябре идет крупная рыба. Каждый умеет рыбачить в мае. — Ну, я пошел за сардинами, — сказал мальчик. Когда мальчик вернулся, солнце уже зашло, а старик спал, сидя на стуле. Мальчик снял с кровати старое солдатское одеяло и прикрыл им спинку стула и плечи старика. Это были удивительные плечи — могучие, несмотря на старость, да и шея была сильная, и теперь, когда старик спал, уронив голову на грудь, морщины были не так заметны. Рубаха его была такая же латаная-перелатаная, как и парус, а заплаты были разных оттенков, потому что неровно выгорели на солнце. Однако лицо у старика было все же очень старое, и теперь, во сне, с закрытыми глазами, оно казалось совсем неживым. Газета лежала у него на коленях, прижатая локтем, чтобы ее не сдуло. Ноги были босы. Мальчик не стал его будить и ушел, а когда он вернулся снова, старик все еще спал. — Проснись! — позвал его мальчик и положил ему руку на колено. Старик открыл глаза и несколько мгновений возвращался откуда-то издалека. Потом он улыбнулся. — Что ты принес? — Ужин. Сейчас мы будем есть. — Да я не так уж голоден. — Давай есть. Нельзя ловить рыбу не евши. — Мне случалось, — сказал старик, поднимаясь и складывая газету; потом он стал складывать одеяло. — Не снимай одеяла, — сказал мальчик. — Покуда я жив, я не дам тебе ловить рыбу не евши. — Тогда береги себя и живи как можно дольше, — сказал старик. — А что мы будем есть? — Черные бобы с рисом, жареные бананы и тушеную говядину. Мальчик принес еду в металлических судках из ресторанчика на Террасе. Вилки, ножи и ложки он положил в карман; каждый прибор был завернут отдельно в бумажную салфетку. — Кто тебе все это дал? — Мартин, хозяин ресторана. — Надо его поблагодарить. — Я его поблагодарил, — сказал мальчик, — уж ты не беспокойся. — Дам ему самую мясистую часть большой рыбы, — сказал старик. — Ведь он помогает нам не первый раз? — Нет, не первый. — Тогда одной мясистой части будет мало. Он нам сделал много добра. — А вот сегодня дал еще и пива. — Я-то больше всего люблю консервированное пиво. — Знаю. Но сегодня он дал пиво в бутылках. Бутылки я сдам обратно. — Ну, спасибо тебе, — сказал старик. — Давай есть? — Я тебе давно предлагаю поесть, — ласково упрекнул его мальчик. — Все жду, когда ты сядешь за стол, и не открываю судков, чтобы еда не остыла. — Давай. Мне ведь надо было помыться. «Где ты мог помыться?» — подумал мальчик. До колонки было два квартала. «Надо припасти ему воды, мыла и хорошее полотенце. Как я раньше об этом не подумал? Ему нужна новая рубашка, зимняя куртка, какая-нибудь обувь и еще одно одеяло». — Вкусное мясо, — похвалил старик. — Расскажи мне про бейсбол, — попросил его мальчик. — В Американской лиге выигрывают «Янки», как я и говорил, — с довольным видом начал старик. — Да, но сегодня их побили. — Это ничего. Зато великий Ди Маджио опять в форме. — Он не один в команде. — Верно. Но он решает исход игры. Во второй лиге — Бруклинцев и Филадельфийцев — шансы есть только у Бруклинцев. Впрочем, ты помнишь, как бил Дик Сайзлер? Какие у него были удары, когда он играл там, в Старом парке! — Высокий класс! Он бьет дальше всех. — Помнишь, он приходил на Террасу? Мне хотелось пригласить его с собой порыбачить, но я постеснялся. Я просил тебя его пригласить, но и ты тоже постеснялся. — Помню. Глупо, что я струсил. А вдруг бы он согласился? Было бы о чем вспоминать до самой смерти! — Вот бы взять с собой в море великого Ди Маджио, — сказал старик. — Говорят, отец у него был рыбаком. Кто его знает, может, он и сам когда-то был беден, как мы, и не погнушался бы. — Отец великого Сайзлера никогда не был бедняком. Он играл в настоящих командах, когда ему было столько лет, сколько мне. — Когда мне было столько лет, сколько тебе, я плавал юнгой на паруснике к берегам Африки. По вечерам я видел, как на отмели выходят львы. — Ты мне рассказывал. — О чем мы будем разговаривать: об Африке или о бейсболе? — Лучше о бейсболе. Расскажи мне про великого Джона Мак-Гроу. — Он тоже в прежние времена захаживал к нам на Террасу. Но когда напивался, с ним не было сладу. А в голове у него был не только бейсбол, но и лошади. Вечно таскал в карманах программы бегов и называл имена лошадей по телефону. — Он был великий тренер, — сказал мальчик. — Отец говорит, что он был самый великий тренер на свете. — Потому что он видел его чаще других. Если бы и Дюроше приезжал к нам каждый год, твой отец считал бы его самым великим тренером на свете. — А кто, по-твоему, самый великий тренер? Люк или Майк Гонсалес? — По-моему, они стоят друг друга. — А самый лучший рыбак на свете — это ты. — Нет. Я знавал рыбаков и получше. — Que va! — сказал мальчик. — На свете немало хороших рыбаков, есть и просто замечательные. Но таких, как ты, нету нигде. — Спасибо. Я рад, что ты так думаешь. Надеюсь, мне не попадется чересчур большая рыба, а то ты еще во мне разочаруешься. — Нет на свете такой рыбы, если у тебя и вправду осталась прежняя сила. — Может, ее у меня и меньше, чем я думаю. Но сноровка у меня есть и выдержки хватит. — Ты теперь ложись спать, чтобы к утру набраться сил. А я отнесу посуду. — Ладно. Спокойной ночи. Утром я тебя разбужу. — Ты для меня все равно что будильник, — сказал мальчик. — А мой будильник — старость. Отчего старики так рано просыпаются? Неужели для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день? — Не знаю. Знаю только, что молодые спят долго и крепко. — Это я помню, — сказал старик. — Я разбужу тебя вовремя. — Я почему-то не люблю, когда меня будит тот, другой. Как будто я хуже его. — Понимаю. — Спокойной ночи, старик. Мальчик ушел. Они ели, не зажигая света, и теперь старик, сняв штаны, лег спать в темноте. Он скатал их, чтобы положить себе под голову вместо подушки, а в сверток сунул еще и газету. Завернувшись в одеяло, он улегся на старые газеты, которыми были прикрыты голые пружины кровати. Уснул он быстро, и ему снилась Африка его юности, длинные золотистые ее берега и белые отмели — такие белые, что глазам больно, — высокие утесы и громадные бурые горы. Каждую ночь он теперь вновь приставал к этим берегам, слышал во сне, как ревет прибой, и видел, как несет на сушу лодки туземцев. Во сне он снова вдыхал запах смолы и пакли, который шел от палубы, вдыхал запах Африки, принесенный с берега утренним ветром. Обычно, когда его настигал этот запах, он просыпался и, одевшись, отправлялся будить мальчика. Но сегодня запах берега настиг его очень рано, он понял, что слышит его во сне, и продолжал спать, чтобы увидеть белые верхушки утесов, встающие из моря, гавани и бухты Канарских островов. Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины, ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена. Ему снились только далекие страны и львята, выходящие на берег. Словно котята, они резвились в сумеречной мгле, и он любил их так же, как любил мальчика. Но мальчик ему никогда не снился. Старик вдруг проснулся, взглянул через отворенную дверь на луну, развернул свои штаны и надел их. Выйдя из хижины, он помочился и пошел вверх по дороге будить мальчика. Его познабливало от утренней свежести. Но он знал, что озноб пройдет, а скоро он сядет на весла и совсем согреется. Дверь дома, где жил мальчик, была открыта, и старик вошел, неслышно ступая босыми ногами. Мальчик спал на койке в первой комнате, и старик мог разглядеть его при ущербном свете луны. Он легонько ухватил его за ногу и держал до тех пор, пока мальчик не проснулся и, перевернувшись на спину, не поглядел на него. Старик кивнул ему; мальчик взял штаны со стула подле кровати и, сидя, натянул их. Старик вышел из дома, и мальчик последовал за ним. Он все еще никак не мог проснуться, и старик, обняв его за плечи, сказал: — Прости меня. — Que va!* — ответил мальчик. — Такова уж наша мужская доля. Что поделаешь. Они пошли вниз по дороге к хижине старика, и по всей дороге в темноте шли босые люди, таща мачты со своих лодок. Придя в хижину, мальчик взял корзину с мотками лески, гарпун и багор, а старик взвалил на плечо мачту с обернутым вокруг нее парусом. — Хочешь кофе? — спросил мальчик. — Сначала положим снасти в лодку, а потом выпьем кофе. Они пили кофе из консервных банок в закусочной, которая обслуживала рыбаков и открывалась очень рано. — Ты хорошо спал, старик? — спросил мальчик; он уже почти совсем проснулся, хотя ему все еще трудно было расстаться со сном. — Очень хорошо, Манолин. Сегодня я верю в удачу. — И я, — сказал мальчик. — Теперь я схожу за нашими сардинами и за твоими живцами. Мой таскает свои снасти сам. Он не любит, когда его вещи носят другие. — А у нас с тобой не так. Я давал тебе таскать снасти чуть не с пяти лет. — Знаю, — сказал мальчик. — Подожди, я сейчас вернусь. Выпей еще кофе. Нам здесь дают в долг. Он зашлепал босыми ногами по коралловому рифу к холодильнику, где хранились живцы. Старик медленно потягивал кофе. Он знал, что надо напиться кофе как следует, потому что больше он сегодня есть не будет. Ему давно уже прискучил процесс еды, и он никогда не брал с собой в море завтрака. На носу лодки хранилась бутылка с водой — вот и все, что ему понадобится до вечера. Мальчик вернулся, неся сардины и завернутых в газету живцов. Они спустились по тропинке к воде, чувствуя, как осыпается под ногами мелкий гравий. Приподняв лодку, они сдвинули ее в воду. — Желаю тебе удачи, старик. — И тебе тоже. Старик надел веревочные петли весел на колышки уключин и, наклонившись вперед, стал в темноте выводить лодку из гавани. С других отмелей в море выходили другие лодки, и старик хоть и не видел их теперь, когда луна зашла за холмы, но слышал, как опускаются и загребают воду весла. Время от времени то в одной, то в другой лодке слышался говор. Но на большей части лодок царило молчание, и доносился лишь плеск весел. Выйдя из бухты, лодки рассеялись в разные стороны, и каждый рыбак направился туда, где он надеялся найти рыбу. Старик заранее решил, что уйдет далеко от берега; он оставил позади себя запахи земли и греб прямо в свежее утреннее дыхание океана. Проплывая над той его частью, которую рыбаки прозвали «великим колодцем», он видел, как светятся в глубине водоросли. Дно в этом месте круто опускается на целых семьсот морских саженей, и здесь собираются всевозможные рыбы, потому что течение, натолкнувшись на крутые откосы океанского дна, образует водоворот. Тут скапливаются огромные стаи креветок и мелкой рыбешки, а на самых больших глубинах порою толпится множество каракатиц; ночью они поднимаются на поверхность и служат пищей для всех бродячих рыб. В темноте старик чувствовал приближение утра; загребая веслами, он слышал дрожащий звук — это летучая рыба выходила из воды и уносилась прочь, со свистом рассекая воздух жесткими крыльями. Он питал нежную привязанность к летучим рыбам — они были его лучшими друзьями здесь, в океане. Птиц он жалел, особенно маленьких и хрупких морских ласточек, которые вечно летают в поисках пищи и почти никогда ее не находят, и он думал: «Птичья жизнь много тяжелее нашей, если не считать стервятников и больших, сильных птиц. Зачем птиц создали такими хрупкими и беспомощными, как вот эти морские ласточки, если океан порой бывает так жесток? Он добр и прекрасен, но иногда он вдруг становится таким жестоким, а птицы, которые летают над ним, ныряя за пищей и перекликаясь слабыми, печальными голосами, — они слишком хрупки для него». Мысленно он всегда звал море la mar, как зовут его по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто его любит, говорят о нем дурно, но всегда как о женщине, в женском роде. Рыбаки помоложе, из тех, кто пользуется буями вместо поплавков для своих снастей и ходит на моторных лодках, купленных в те дни, когда акулья печенка была в большой цене, называют море el mar, то есть в мужском роде. Они говорят о нем как о пространстве, как о сопернике, а порою даже как о враге. Старик же постоянно думал о море как о женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и позволяет себе необдуманные или недобрые поступки, — что поделаешь, такова уж ее природа. «Луна волнует море, как женщину», — думал старик. Он мерно греб, не напрягая сил, потому что поверхность океана была гладкой, за исключением тех мест, где течение образовывало водоворот. Старик давал течению выполнять за себя треть работы, и когда стало светать, он увидел, что находится куда дальше, чем надеялся быть в этот час. "Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал, — подумал старик. — Сегодня я попытаю счастья там, где ходят стаи бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?» Еще не рассвело, а он уже закинул свои крючки с приманкой и медленно поплыл по течению. Один из живцов находился на глубине сорока морских саженей, другой ушел вниз на семьдесят пять, а третий и четвертый погрузились в голубую воду на сто и сто двадцать пять саженей. Живцы висели головою вниз, причем стержень крючка проходил внутри рыбы и был накрепко завязан и зашит, сам же крючок — его изгиб и острие — были унизаны свежими сардинами. Сардины были нанизаны на крючок через оба глаза, образуя гирлянду на стальном полукружье крючка. Приблизившись к крючку, большая рыба почувствовала бы, как сладко и аппетитно пахнет каждый его кусочек. Мальчик дал старику с собой двух свежих тунцов, которых тот наживил на самые длинные лесы, а к двум остальным прицепил большую голубую макрель и желтую умбрицу. Он ими уже пользовался в прошлый раз, однако они все еще были в хорошем состоянии, а отличные сардины придавали им аромат и заманчивость. Каждая леса толщиной с большой карандаш была закинута на гибкий прут так, чтобы любое прикосновение рыбы к наживке заставило прут пригнуться к воде, и была подвязана к двум запасным моткам лесы по сорок саженей в каждом, которые, в свою очередь, могли быть соединены с другими запасными мотками, так что при надобности рыбу можно было опустить больше чем на триста саженей. Теперь старик наблюдал, не пригибаются ли к борту зеленые прутья, и тихонечко греб, следя за тем, чтобы леса уходила в воду прямо и на должную глубину. Стало уже совсем светло, вот-вот должно было взойти солнце. Солнце едва приметно поднялось из моря, и старику стали видны другие лодки; они низко сидели в воде по всей ширине течения, но гораздо ближе к берегу. Потом солнечный свет стал ярче и вода отразила его сияние, а когда солнце совсем поднялось над горизонтом, гладкая поверхность моря стала отбрасывать его лучи прямо в глаза, причиняя резкую боль, и старик греб, стараясь не глядеть на воду. Он смотрел в темную глубь моря, куда уходили его лески. У него они всегда уходили в воду прямее, чем у других рыбаков, и рыбу на разных глубинах ожидала в темноте приманка на том самом месте, которое он для нее определил. Другие рыбаки позволяли своим снастям плыть по течению, и порою они оказывались на глубине в шестьдесят саженей, когда рыбаки считали, что опустили их на сто. «Я же, — подумал старик, — всегда закидываю свои снасти точно. Мне просто не везет. Однако кто знает? Может, сегодня счастье мне улыбнется. День на день не приходится. Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов». Солнце поднималось уже два часа, и глядеть на восток было не так больно. Теперь видны были только три лодки; отсюда казалось, что они совсем низко сидят в воде и почти не отошли от берега. «Всю жизнь у меня резало глаза от утреннего света, — думал старик. — Но видят они еще хорошо. Вечером я могу смотреть прямо на солнце, и черные пятна не мелькают у меня перед глазами. А вечером солнце светит куда сильнее. Но по утрам оно причиняет мне боль». В это самое время он заметил птицу-фрегата, которая кружила впереди него в небе, распластав длинные черные крылья. Птица круто сорвалась к воде, закинув назад крылья, а потом снова пошла кругами. — Почуяла добычу, — сказал старик вслух. — Не просто кружит. Старик медленно и мерно греб в ту сторону, где кружила птица. Не торопясь он следил за тем, чтобы его лесы под прямым углом уходили в воду. Однако лодка все же слегка обгоняла течение, и хотя старик удил все так же правильно, движения его были чуточку быстрее, чем прежде, до появления птицы. Фрегат поднялся выше и снова стал делать круги, неподвижно раскинув крылья. Внезапно он нырнул, и старик увидел, как из воды взметнулась летучая рыба и отчаянно понеслась над водной гладью.
Дженни: Джордж Оруэлл Рецензия на «Майн кампф» Адольфа Гитлера Символичной для нынешнего бурного развития событий стала осуществленная год назад публикация издательством «Херст энд Блэкетт» полного текста «Майн кампф» в явно прогитлеровском духе. Предисловие переводчика и примечания написаны с очевидной целью приглушить яростный тон книги и представить Гитлера в наиболее благоприятном свете. Ибо в то время Гитлер еще считался порядочным человеком. Он разгромил немецкое рабочее движение, и за это имущие классы были готовы простить ему почти все. Как левые, так и правые свыклись с весьма убогой мыслью, будто национал-социализм – лишь разновидность консерватизма. Потом вдруг выяснилось, что Гитлер вовсе и не порядочный человек. В результате «Херст энд Блэкетт» переиздало книгу в новой обложке, объяснив это тем, что доходы пойдут в пользу Красного Креста. Однако, зная содержание книги «Майн кампф», трудно поверить, что взгляды и цели Гитлера серьезно изменились. Когда сравниваешь его высказывания, сделанные год назад и пятнадцатью годами раньше, поражает косность интеллекта, статика взгляда на мир. Это – застывшая мысль маньяка, которая почти не реагирует на те или иные изменения в расстановке политических сил. Возможно, в сознании Гитлера советско-германский пакт не более чем отсрочка. По плану, изложенному в «Майн кампф», сначала должна быть разгромлена Россия, а потом уже, видимо, Англия. Теперь, как выясняется, Англия будет первой, ибо из двух стран Россия оказалась сговорчивей. Но когда с Англией будет покончено, придет черед России – так, без сомнения, представляется Гитлеру. Произойдет ли это на самом деле – уже, конечно, другой вопрос. Предположим, что программа Гитлера будет осуществлена. Он намечает, спустя сто лет, создание нерушимого государства, где двести пятьдесят миллионов немцев будут иметь достаточно «жизненного пространства» (то есть простирающегося до Афганистана или соседних земель); это будет чудовищная, безмозглая империя, роль которой, в сущности, сведется лишь к подготовке молодых парней к войне и бесперебойной поставке свежего пушечного мяса. Как же случилось, что он сумел сделать всеобщим достоянием свой жуткий замысел? Легче всего сказать, что на каком-то этапе своей карьеры он получил финансовую поддержку крупных промышленников, видевших в нем фигуру, способную сокрушить социалистов и коммунистов. Они, однако, не поддержали бы его, если бы к тому моменту своими идеями он не заразил многих и не вызвал к жизни целое движение. Правда, ситуация в Германии с ее семью миллионами безработных была явно благоприятной для демагогов. Но Гитлер не победил бы своих многочисленных соперников, если бы не обладал магнетизмом, что чувствуется даже в грубом слоге «Майн кампф» и что явно ошеломляет, когда слышишь его речи. Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру. С тех пор как он пришел к власти, – до этого я, как и почти все, заблуждался, не принимая его всерьез, – я понял, что, конечно, убил бы его, если бы получил такую возможность, но лично к нему вражды не испытываю. В нем явно есть нечто глубоко привлекательное. Это заметно и при взгляде на его фотографии, и я особенно рекомендую фотографию, открывающую издание «Херста энд Блэкетта», на которой Гитлер запечатлен в более ранние годы чернорубашечником. У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это, лишь более мужественное, выражение лица распятого Христа, столь часто встречающееся на картинах, и почти наверняка Гитлер таким себя и видит. Об исконной, сугубо личной причине его обиды на мир можно лишь гадать, но в любом случае обида налицо. Он мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, идущий на смерть герой, который бьется одной рукой в последнем неравном бою. Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон. Чувствуется, что, подобно Наполеону, он бросает вызов судьбе, обречен на поражение, и все же почему-то достоин победы. Притягательность такого образа, конечно, велика, об этом свидетельствует добрая половина фильмов на подобную тему. Он также постиг лживость гедонистического отношения к жизни. Со времен последней войны почти все западные интеллектуалы и, конечно, все «прогрессивные» основывались на молчаливом признании того, что люди только об одном и мечтают – жить спокойно, безопасно и не знать боли. При таком взгляде на жизнь нет места, например, для патриотизма и военных доблестей. Социалист огорчается, застав своих детей за игрой в солдатики, но он никогда не сможет придумать, чем же заменить оловянных солдатиков; оловянные пацифисты явно не подойдут. Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, контроль рождаемости и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда по крайней мере, борьбы и самопожертвования, не говоря уже о барабанах, флагах и парадных изъявлениях преданности. Фашизм и нацизм, какими бы они ни были в экономическом плане, психологически гораздо более действенны, чем любая гедонистическая концепция жизни. То же самое, видимо, относится и к сталинскому казарменному варианту социализма. Все три великих диктатора упрочили свою власть, возложив непомерные тяготы на свои народы. В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: «У вас будет хорошая жизнь», Гитлер сказал им: «Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть»; и в результате вся нация бросилась к его ногам. Возможно, потом они устанут от всего этого и их настроение изменится, как случилось в конце прошлой войны. После нескольких лет бойни и голода «Наибольшее счастье для наибольшего числа людей» – подходящий лозунг, но сейчас популярнее «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Коль скоро мы вступили в борьбу с человеком, провозгласившим подобное, нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва. 1940 г.
Vy: Николай Носов "Почему люди бывают злые? И вот снова весна, и мы снова на даче. Недалеко от дома, где мы живем, канава, наполненная водой. Проходя мимо, я увидел ребят, ловивших в канаве тритонов. Из калитки вышел старик и стал прогонять ребят. — Воду мутите! Мы этой водой на огороде огурцы поливаем! Игорь был очень обрадован, узнав, что в канаве тритоны. Мы с ним поймали парочку. И ушел на минутку домой за банкой для тритонов, а когда возвращался, увидел издали старуху, которая что-то говорила Игорю. Увидев меня, старуха поспешно скрылась в калитке. Когда я подошел, Игорь сказал: — Дедушка, здесь нельзя ловить тритонов. Бабушка сказала, что в эту канаву течет вода из уборной. Я заметил, что у него даже появилось брезгливое чувство к пойманным тритонам. — Это неправда, — сказал я. — Утром старик прогонял ребят и говорил, что этой водой они поливают свои огурцы. Разве стали бы они поливать огурцы водой из уборной? Игорь задумался. А когда мы возвращались с пойманными тритонами домой, спросил: — Дедушка, а почему люди бывают злые? Говорю: — От жадности." "Тайна на дне колодца" Часть первая К СОЛНЦУ Взрослые часто не понимают детей, потому что видят мир не таким, каким его видят дети. В окружающих предметах взрослые видят их назначение, видят то, чем эти предметы полезны для них. Дети же видят лицо вещей. Они не знают, откуда эти вещи явились, кто их сделал и сделал ли кто. Дети знают, что вещи существуют, что вещи живут, и относятся к вещам, как к живым существам. Помню себя маленьким — четырехлетним, может быть, трехлетним. Вижу себя в окружении вещей, которые не только будят во мне какие-то мысли, но и действуют на мои чувства. Вот сутулый с выдвинутыми вперед плечами, огромный, чуть ли не до потолка ростом, шкаф. Он стоит, подпирая своей широкой, плоской спиной стену, погрузившись в какую-то свою глубокую, бесконечную думу. От него не много добьешься слов. Если он и произнесет что-нибудь на своем скрипучем, непонятном для меня языке, то лишь когда открывают дверцы, чтоб достать что-нибудь из одежды, хранящейся в его недрах. По сравнению со шкафом буфет более легкомысленное и франтоватое существо. У него и цвет не такой серо-бурый, а с красноватым отливом. Верхние дверцы на его груди украшены деревянной резьбой, изображающей битых уток, подвешенных вниз головой. На нижних дверцах такие же резные изображения корзин, наполненных виноградными гроздьями. У него какая-то несуразная маленькая головка в виде полукруга с вырезанным по краям хитросплетением виноградных листьев, а на плечах торчат выточенные из дерева шпилеобразные фигуры, напоминающие собой что-то вроде двух огромных шахматных ферзей. Этот чудак буфет, наверно, воображает, что очень красиво, когда на плечах две такие нелепые штуковины. Во всяком случае, он не такой задумчивый и не такой молчаливый, как шкаф. На его полках хранятся сахар, печенье, варенье в стеклянных банках (иногда даже конфеты!), соль, масло, хрен, перец, горчица, чай, кофе, какао, консервы, чашки, блюдца, стаканы, графины, бокалы, кофейная мельница (ее можно вертеть сколько угодно, когда никто не видит). В ящиках, которые выдвигаются из его живота, лежат ложки, вилки, ножи, салфетки и другие разные вещи. На нижних полках — стопы тарелок, розеток, соусницы, селедочницы, суповые миски, огромные блюда, медные подсвечники, чугунная ступка — в общем, вещи все нужные, которые постоянно приходится доставать, отчего буфет то и дело говорливо скрипит, шипит, сипит, визжит, хрипит, крякает всеми своими дверцами и ящиками. Словом, он существо хотя и нелепое, но вполне компанейское, чего не скажешь о креслах… Вот уж!.. В своих белых полотняных чехлах, из-под которых, точно из-под платьев, торчат только кончики ножек, они похожи на каких-то чопорных пожилых теток. Аккуратно протянув согнутые в локтях руки вдоль бедер с таким расчетом, чтоб была соблюдена строгая параллельность, они чинно сидят по углам комнаты, полуобернувшись друг к дружке, и молчат. Молчат напряженно, упрямо, сосредоточенно. Чувствуется, что им до зарезу хочется поговорить, посудачить о том о сем, да неохота показывать, что их могут интересовать такие пустяки, как праздные разговоры. Мне кажется, что, как только я ухожу из комнаты, они сейчас же принимаются болтать о всякой всячине: их словно прорывает от длительного молчания. Но стоит мне возвратиться — и они тотчас прикусывают язык, ручки тотчас — вдоль бедер, и опять тишина, будто никакого разговора и не было. В их обществе я чувствую себя лишним, ненужным, стесняющим: чем-то вроде гвоздя в сапоге. Ни на минуту не оставляет мысль, что эти старые ханжи только и ждут, чтоб я поскорей выкатился за дверь и не мешал им изливать друг перед дружкой душу или перемывать косточки своим знакомым.... ... ... А я на самом деле ничего не понимаю в алгебре. Я не понимаю самой алгебры. В моей голове туман. Отчего это? Может быть, я хворал, когда мы начали проходить алгебру, или по какой-нибудь другой причине отсутствовал на уроках. А может быть, я и присутствовал, да не слушал объяснений преподавателя, а потом, когда спохватился, было поздно: класс ушел далеко вперед, и для меня теперь вся эта алгебра вроде китайской грамоты. Но если так… Если начать все сначала, то, может быть, я одолею эту премудрость? Ведь выучил же я по самоучителю ноты. Почему нельзя выучить по самоучителю алгебру? Почему здесь обязательно нужен учитель? Но бывают ли самоучители алгебры? Я что-то не слыхал о существовании таких самоучителей. Обдумав все это, я раскрываю алгебраический задачник Шапошникова и Вальцева, но не там, где нам задано, а на первой странице, где помещены самые начальные упражнения, расположенные столбиком: “а+а=“, “в+в=“, “а-а=“, “с+с+с=“… “Что это?” — ломаю голову я. Это похоже на арифметические примерчики для самых маленьких, вроде: “2+2=“, “3+3=“, “2–2=“… Но два плюс два будет равно четырем. А чему может быть равно “а+а”? Ведь это же не цифры, а буквы! Из букв можно складывать слова и читать книги. Для того и придуманы буквы! А здесь при чем они, эти буквы? Какой в них смысл? Явная бессмыслица! Я заглядываю в задачник дальше. Там идут примерчики уже посложнее, вроде: “2а+3а=“, “3а+4в-2в=“, “4с-с=“… А это что же? Тут уже буквы перемешаны с цифрами! Словно какой-то сумасшедший задался целью перепутать азбуку или грамматику с арифметикой! Пробую заглянуть в ответы, но ответов на эти упражнения нет. И главное: никаких объяснений! Решай как знаешь! Тут мне почему-то приходит на память, что среди моих школьных учебников есть еще одна книжка по алгебре. Это не задачник, а называется книжка просто “Алгебра”, и автор ее Киселев. В эту книжку я вообще никогда не заглядывал. Возможно, в классе иногда и задавали прочитать в этой книжке ту или иную главу, но поскольку задания приходилось выполнять сплошь по задачнику Шапошникова и Вальцева, то я и имел дело с Шапошниковым и Вальцевым, не тратя драгоценного времени на чтение Киселева, который даже и не знаю зачем вообще нужен. В поисках выхода из создавшегося безвыходного положения или из любопытства (сейчас уже не помню точно) пробую почитать эту книжку. Читаю. Разумеется, с первой главы читаю, так, словно бы это у меня какой-нибудь занимательный роман про индейцев или про подводную лодку. И мне вдруг начинает казаться, будто я понимаю что-то! Нет! Мне не начинает казаться, а просто кажется, что я понимаю… Да нет! Не кажется! Просто я понимаю — и все тут! Алгебра, как оказывается, — это часть математики, изучающая общие законы действий над числами. В алгебре какое-нибудь число может быть условно заменено какой-нибудь буквой, и наоборот, под какой-нибудь буквой может подразумеваться любое число. Например: под буквой “а” мы можем подразумевать, скажем, число “2” или “3”, и если мы запишем: “а+а”, то это может означать, что число “2” или “3” мы берем два раза или умножаем на два; следовательно, можем записать, что “а+а=2а”. Прочитав главу, я тут же возвращаюсь к задачнику и убеждаюсь, что легко могу делать эти буквенные примерчики, доступные пониманию приготовишки, если ему, конечно, с толком все разобъяснить. Дальше у меня дело идет так: читаю очередную главу у Киселева и делаю соответствующие примеры и задачки из соответствующего раздела Шапошникова и Вальцева, потом снова читаю Киселева и снова разделываюсь с главными моими врагами — Шапошниковым и Вальцевым. Хороший у меня союзник — Киселев! Хороший у меня учитель — Киселев! Вот он где, самоучитель алгебры! Он, оказывается, лежал у меня в сумке или на полке, а я даже не подозревал, что он у меня есть. Искал, как пошехонец, рукавицы, а они за поясом! ... Но… мимо! Мимо воспоминаний! Вот уже Борщаговская с моим прошлым далеко позади. А впереди мое будущее: Киевский политехнический институт, на химический факультет которого я мечтал поступить. С каким-то душевным трепетом я всегда проходил мимо этой красивой чугунной решетки, за которой вдали виднелись корпуса института. Сбудутся ли мои мечты? Как бы мне хотелось, чтоб они сбылись! А вдруг не сбудутся? Что тогда? Какая-то непонятная тревога овладевала душой. И что-то приятное было в этой тревоге. Как перед решающей схваткой. Кто победит? Жизнь меня или я ее? Мимо! Мимо будущего! Институт позади, а впереди — чугунолитейный завод Греттера и Криванека. Завод уже восстановлен, и трубы его дымят. Правда, теперь уже без Греттера и Криванека. И даже имя ему дано новое: завод “Большевик”. Гордое имя. Здесь город кончается. Начинается просто пустырь. Это по левую сторону шоссе. Зато по правую… Гремите, литавры, трубите, трубы… Впереди — джунгли моего детства: львы, тигры, питоны и крокодилы, медведи и леопарды, зубры, шакалы, страусы, лоси, койоты, верблюды, слоны, фламинго, дикие собаки динго, обезьяны, тюлени, лебеди, муравьеды, кенгуру, утконосы… Зоопарк! …Разжившись деньгами на билет, мы четверо (я с братом и двое наших приятелей) отправляемся с утра в зоопарк. Здесь мы пропадаем у клеток, вольеров и загородок с животными до тех пор, пока у всех, как говорится, не подведет животы. Странная смесь ощущений. Целая палитра эмоций! Жалко беднягу мишку, которого заперли в тесной клетке и даже погулять не пускают. Он смотрит на нас добродушным, умоляющим взглядом. Да что мы можем для него сделать? Если бы могли, честное слово, выпустили бы! Страусам лучше: им отведена довольно большая территория, есть где побегать. Диким уткам, гусям, лебедям совсем хорошо: они беззаботно плавают и ныряют в своих водоемах и не помышляют о том, чтоб куда-нибудь улететь. Волков нам тоже, в общем-то, жалко. Но мы не прочь их иногда подразнить: суем сквозь решетку клетки палки. Волки с ожесточением кусают палки. Шерсть на них дыбом, острые зубы оскалены, глаза горят бешеной ненавистью. Нам страшно. Больше всего времени мы проводим, конечно же, возле клеток с обезьянами. Это природные акробаты. К тому же очень смешат своим сходством с людьми. Бывало, нахохочемся за день так, что до вечера животы болят. В общем, зоопарк был для нас чем-то вроде модели земного шара в миниатюре. Там были уголки, где, казалось, не ступала нога человека. Насмотревшись на зверей, мы спускаемся в глубокий овраг, склоны которого заросли деревьями так густо, что лучи солнца не пробиваются сквозь листву. Спустившись на дно оврага, мы путешествуем по этой сумрачной терра инкогнита и пробираемся на старую, заброшенную территорию зоопарка, где, судя по полуразрушенным бетонированным берегам, были когда-то водоемы для водоплавающих птиц или для рыб. Теперь эти водоемы пересохли, и, роясь на их дне в песке, мы отыскиваем монетки, главным образом серебряные пятачки, а иногда гривенники старой, царской чеканки. Нам непонятно, почему монетки попадаются именно там, где раньше была водная гладь, следовательно, никто не ходил и не мог обронить их. Лишь впоследствии я узнал о существовавшем в народе поверье, что если бросить монетку в какой-нибудь водоем — в бассейн фонтана, в море или в реку, — то это приносит счастье. Если при этом задумать какое-нибудь желание, то задуманное исполнится… ... Я вижу старый колодец. И я вижу мужчину и женщину с белыми, словно в снегу, головами. Они идут по зеленой траве, взявшись за руки. Так ходят маленькие детишки, боясь потеряться в этом странном мире, где мы с вами живем. Я вижу, как они подходят к дряхлому полуразвалившемуся колодцу и долго стоят с непокрытыми головами. И я вижу, как он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. И я вижу, как, обхватив его за шею руками, она что-то шепчет в ответ. Но я не слышу, о чем они говорят. Это тайна.
Вуаля: Достоевский Ф.М. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА http://www.youtube.com/watch?v=X0naliFhiNo&NR=1 ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ I Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной -- и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, -- не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут. А прежде я тосковал очень оттого, что казался смешным. Не казался, а был. Я всегда был смешон, и знаю это, может быть, с самого моего рождения. Может быть, я уже семи лет знал, что я смешон. Потом я учился в школе, потом в университете и что же -- чем больше я учился, тем больше я научался тому, что я смешон. Так что для меня вся моя университетская наука как бы для того только и существовала под конец, чтобы доказывать и объяснять мне, по мере того как я в нее углублялся, что я смешон. Подобно как в науке, шло и в жизни. С каждым годом нарастало и укреплялось во мне то же самое сознание о моем смешном виде во всех отношениях. Надо мной смеялись все и всегда. Но не знали они никто и не догадывались о том, что если был человек на земле, больше всех знавший про то, что я смешон, так это был сам я, и вот это-то было для меня всего обиднее, что они этого не знают, но тут я сам был виноват: я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову из револьвера. О, как я страдал в моем отрочестве о том, что я не выдержу и вдруг как-нибудь признаюсь сам товарищам. Но с тех пор как я стал молодым человеком, я хоть и узнавал с каждым годом все больше и больше о моем ужасном качестве, но почему-то стал немного спокойнее. Именно почему-то, потому что я и до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было уже бесконечно выше всего меня: именно -- это было постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все равно. Я очень давно предчувствовал это, но полное убеждение явилось в последний год как-то вдруг. Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если б нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их. Право, это обнаруживалось даже в самых мелких пустяках: я, например, случалось, иду по улице и натыкаюсь на людей. И не то чтоб от задумчивости: об чем мне было думать, я совсем перестал тогда думать: мне было все равно. И добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было? Но мне стало все равно, и вопросы все удалились. И вот, после того уж, я узнал истину. Истину я узнал в прошлом ноябре, и именно третьего ноября, и с того времени я каждое мгновение мое помню. Это было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Я возвращался тогда в одиннадцатом часу вечера домой, и именно, помню, я подумал, что уж не может быть более мрачного времени. Даже в физическом отношении. Дождь лил весь день, и это был самый холодный и мрачный дождь, какой-то даже грозный дождь, я это помню, с явной враждебностью к людям, а тут вдруг, в одиннадцатом часу, перестал, и началась страшная сырость, сырее и холоднее, чем когда дождь шел, и ото всего шел какой-то пар, от каждого камня на улице и из каждого переулка, если заглянуть в него в самую глубь, подальше, с улицы. Мне вдруг представилось, что если б потух везде газ, то стало бы отраднее, а с газом грустнее сердцу, потому что он все это освещает. Я в этот день почти не обедал и с раннего вечера просидел у одного инженера, а у него сидели еще двое приятелей. Я все молчал и, кажется, им надоел. Они говорили об чем-то вызывающем и вдруг даже разгорячились. Но им было все равно, я это видел, и они горячились только так. Я им вдруг и высказал это: "Господа, ведь вам, говорю, все равно". Они не обиделись, а все надо мной засмеялись. Это оттого, что я сказал без всякого упрека, и просто потому, что мне было все равно. Они и увидели, что мне все равно, и им стало весело. Когда я на улице подумал про газ, то взглянул на небо. Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна. Вдруг я заметил в одном из этих пятен звездочку и стал пристально глядеть на нее. Это потому, что эта звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя. У меня это было твердо положено еще два месяца назад, и как я ни беден, а купил прекрасный револьвер и в тот же день зарядил его. Но прошло уже два месяца, а он все лежал в ящике; но мне было до того все равно, что захотелось наконец улучить минуту, когда будет не так все равно, для чего так -- не знаю. И, таким образом, в эти два месяца я каждую ночь, возвращаясь домой, думал, что застрелюсь. Я все ждал минуты. И вот теперь эта звездочка дала мне мысль, и я положил, что это будет непременно уже в эту ночь. А почему звездочка дала мысль -- не знаю. И вот, когда я смотрел на небо, меня вдруг схватила за локоть эта девочка. Улица уже была пуста, и никого почти не было. Вдали спал на дрожках извозчик. Девочка была лет восьми, в платочке и в одном платьишке, вся мокрая, но я запомнил особенно ее мокрые разорванные башмаки и теперь помню. Они мне особенно мелькнули в глаза. Она вдруг стала дергать меня за локоть и звать. Она не плакала, но как-то отрывисто выкрикивала какие-то слова, которые не могла хорошо выговорить, потому что вся дрожала мелкой дрожью в ознобе. Она была отчего-то в ужасе и кричала отчаянно: "Мамочка! Мамочка!" Я обернул было к ней лицо, но не сказал ни слова и продолжал идти, но она бежала и дергала меня, и в голосе ее прозвучал тот звук, который у очень испуганных детей означает отчаяние. Я знаю этот звук. Хоть она и не договаривала слова, но я понял, что ее мать где-то помирает, или что-то там с ними случилось, и она выбежала позвать кого-то, найти что-то, чтоб помочь маме. Но я не пошел за ней, и, напротив, у меня явилась вдруг мысль прогнать ее. Я сначала ей сказал, чтоб она отыскала городового. Но она вдруг сложила ручки и, всхлипывая, задыхаясь, все бежала сбоку и не покидала меня. Вот тогда-то я топнул на нее и крикнул. Она прокричала лишь: "Барин, барин!.." -- но вдруг бросила меня и стремглав перебежала улицу: там показался тоже какой-то прохожий, и она, видно, бросилась от меня к нему. Я поднялся в мой пятый этаж. Я живу от хозяев, и у нас номера. Комната у меня бедная и маленькая, а окно чердачное, полукруглое. У меня клеенчатый диван, стол, на котором книги, два стула и покойное кресло, старое-престарое, но зато вольтеровское. Я сел, зажег свечку и стал д
Ангел : Да уж, на ребёнка заорать... !? Сволочь какая и ещё оправдание себе нашёл, а после и "подвиг" гуманистического озарения... А много ли надо, чтобы ребёнка пожалеть? "Многа букав" - мало толку.
Дженни: Ангел пишет: "Многа букав" м-да, больше трёх
Дженни: Ангел пишет: "Многа букав" - мало толку. толку мало, вот, ежели бы герой эту девочку "пожалел" , как Лолиту Набоковскую... много ли надо? грамотному читателю ...
Ангел : Вуаля, вы Лолиту точно не читали ведь. :))) Ибо Лолиту лишили девственности ещё в пио...ой, в каком-то детском летнем лагере, причём, при полнейшем её согласии. Лолита и эта девочка - совершенно разные героини... Только не записывайте эти мои слова в оправдание Гумберту... Но сравнение ваше лишено эффекта как раз по той самой причине... Я только хотела сказать, что ... пожалеть ребёнка... неужели же так трудно это даётся, что необходимо для "воспитания" этого качества писать так "многа букав" ? У меня вообще от этого вот многословия бредового некоторых расейских классиков ... тоска просто.
Вуаля: Вуаля пишет: Да, да, кончилось тем, что я развратил их всех! пишет Достоевский - Кто виноват? - Я ... вот, смешной человек - ха-ха... ищет в себе причину грехопадения... находит !!! ( а затем исправляет) вот и случилась литература... хорошая... конечно, если читатель, вроде меня ищет хотя бы какую душевную поддержку - свидетельство, что , пусть бы и во сне ... кому-то не по-барабану всё... .... автор не срывает злости на читателе, утверждая его в ничтожестве миропорядка ...
Вуаля: Ангел пишет: Вуаля, вы Лолиту точно не читали ведь. :))) Вы правы... сложилось неприятие... - по ходу его ..... письма из множества "букв" я читала его романы... с доверием в такое время своей жизни, когда у меня .... ммм не было времени ...и я теряла силы и просто ... захлёбывалась в... цунами начала 90-х много успела прочесть, пока не ощутила, что моим вниманием манипулируют карьеристы ... потом я читала его лекции по литературу - это клюква Лолиту как-то обходила... ... а потом и вовсе обошла ... и не вернулась... ... ...
Ангел : Вуаля пишет: много успела прочесть, пока не ощутила, что моим вниманием манипулируют супружеская парочка прохвостов, которые устраивают свою западную карьеру "Кот Базилио и лиса Алиса" ? Ну что вы, Ву? Славы он хотел, конечно, как и всякий писатель... Так ведь в том и проявляется талант писателя, помимо прочего чтобы ... чтобы ИЗБРАТЬ тему и ОТКРЫТЬ её так, что всех потрясёт. Только не будем о "планктоне" - им без разницы по какой причине развращаться, "свинья грязи найдёт" и без литературы, богатые старики в Европе ещё в 18 веке искали на улицах маленьких бедных девчушек. Это, видимо, вечная тема мужской дикости во все времена, и вовсе не набоковская Лолита испортила европейские нравы. Намерение Набокова было... "познать, понять, уловить... момент реальности" и предоставть читателям эту возможность. Ну нельзя такой роман написать во имя карьеры, а если он и написан "во имя карьеры", то... да здравствует ИМЯ этой карьеры!
Вуаля: Ангел пишет: познать, понять, уловить... момент реальности" и предоставть читателям эту возможность. а что пОзнано в романе Лолита ... "идеальным читателем", как думаете, Ане? что не познал бы он БЕЗ этого романа? ....
Ангел : А что познано идеальным читателем у Достоевского, У Пушкина. Вы смогли бы представить конкретный список познанного у Л.Н.Толстого? А у Шекспира?
Вуаля: Вы отвечаете вопросом на вопрос, ну да ладно... конкрктный список бывает где нибудь где исчисляют кого-то... и т.п. все перечисленные имена в разное время и по разному, но учили одному: стойкости духа, нравственности, а главное, как отличать добро ото зла и как вести себя самой по жизни. И ещё, что важно и редко, но они писали именно мне, то есть я ощутила, что между нами возникла общность, понимание , дружественность , что редко случается в жизни. Я доверила бы им прочесть свою книгу, и думаю, они бы сумели. Я бы даже пригласила бы мх в гости и напоила бы чаем с пирогом (с чёрной смродиной и творогом) может быть, они бы пришли именно ко мне, потому что знали бы что сумею рассказать им о 21 век так же просто, как Вергилий. Теперь я не записываю свои наблюдения, потому что читают буквами, и их и без меня излишне много У тому же вчера я сделала восхитительное варенье, вернее, меленько нарезала лимончики с тонкой кожурой, очень сочные и без косточек. Смешала с мёдом. Получилось невероятно вкусно и полезно. Я жду гостей из Англии (не Шекспира).
Vy: вообще-то конечно на самом то деле несомненно, что и т.д. ;
Ангел : Вуаля пишет: жду гостей из Англии (не Шекспира). Счастливая... Интересно, нашла в сети мальчика, который настолько похож на моего сына, что... и черты лица, и волосы и цвет глаз и даже мимика! Вот: http://www.youtube.com/user/aldo0blaga#p/a/AC66C7A2E80AD7BF/2/jP0KPKI34Bg бывает же такое...
Vy: Ангел пишет: бывает же такое... теперь он домовладелец и отец большого семейства - как справляется?
Ангел : Vy пишет: теперь он домовладелец и отец большого семейства - как справляется? Справляется... У нас по линии моего отца - все мужчины очень любили детей, он, видимо, в них... Мой отец любил заниматься не только со своими, но и с чужими детьми. А уж ударить ребёнка для него и вовсе было невозможно. Такая порода .. странная.
Вуаля: Ангел пишет: У нас по линии моего отца - все мужчины очень любили детей как Ленин
Ангел : Вуаля пишет: как Ленин Ленина не знала.
Вуаля: Ангел пишет: Ленина не знала. знали, судя по клипу, который Вы оставили на "лубов"
Ангел : Вуаля пишет: знали, судя по клипу, который Вы оставили на "лубов" дался вам этот клип?
Ангел : Это хорошая группа, хорошая музыка одного из современных направлений, интересный клип и певица... Вам не нравится, но для меня это не повод не слушать их.
Ангел : Интересные мысли, очень даже совпали с моими "предположениями". "Итак. Нынешнее вырождение искусства состоит даже не в том, что стали рисовать, лепить или писать хуже (и здесь надо было бы разъяснять, в чем это выражается, как это могло случиться или куда подевались те несчастные, которые этими способностями одарены просто от природы). Оно и не в том, по моему разумению, что это искусство в основном отреклось от всякой общественной роли, принципиально несовместимо с любыми «кто виноват» и «что делать» – связь подлинно духовной значимости произведения и его мировоззренческой или тем паче идеологической значимости действительно слишком неоднозначна, во всяком случае она не прямая и самая искренняя ангажированность – путь ложный. – Вырождение – в том труднообъяснимом с позиций здравого смысла явлении, что собственные реальные достоинства произведения искусства как такового практически потеряли значение. Определяющее значение имеет ныне его социальное бытие, причем и последнее также понимается не как его способность реально влиять на умы и сердца (все подобное может презираться даже демонстративно), но лишь как его рейтинг в специфической салонно-рыночной среде так называемых Public Relations, наделяющий его своего рода сакральностью. Не знаю, стоит ли напоминать, что коллективные реакции, все равно в широкой публике или в «узких кругах», вообще не складываются из индивидуальных реакций, а возбуждаются реакциями (искренними или поддельными) некоторых индивидуумов. Притом именно возбужденные, именно индуцированные в зависимых индивидах реакции способны обретать характер культовый, квазирелигиозный, сакральный, ибо к ним индивид не подходит критически. Это значит, как слишком хорошо известно, что общественным мнением могут завладевать и очевидно бредовые идеи. А что касается собственно искусства – что самые высшие, «культовые» оценки в общественном мнении может получать, особенно при умелой клаке, нечто мало достойное и даже пустое. Так, при удачно сложившихся и грамотно выстроенных PR даже какая-нибудь простейшая геометрическая фигура, вроде квадрата, накрашенная черным по белому, способна становиться достижением искусства (при хорошем пиаре и черный квадрат – живописный шедевр). Эстетического обаяния простых фигур и контраста самих по себе я не отрицаю, но… В данном случае искусство состоит конечно не в том, что квадрат изобразили, и не в том, как его изобразили (подчеркнуто примитивно) – а в том, как его подали: экспонировали, снабдили хлесткими декларациями, вызвали публичные пересуды, завладели вниманием критики, сделали наконец сакральным артефактом и навсегда вписали это явление в культурную историю – ввели, так сказать, коня в сенат. В этом (классическом) случае искусство PR достигло, кажется, своего апогея и произведенный им эффект по своей нелепости вполне равен психозу; квадрат этот навеки останется символом той крайней степени некритичности (ослепления и глупости), в которую способна повергнуть нормального и даже причастного культуре индивида, при определенной конъюнктуре, его собственная стадность… Эта злая оценка вполне справедлива, однако, лишь в том случае, если ожидается, что достоинства художественного произведения должны быть объективно заключены в нем самом и соответственно должны быть видны, в основном и главном, независимо от ситуаций и умонастроений (а ретроспективно – независимо от любой сопровождающей информации). Но революция, совершенная «современным» искусством, состоит в том как раз, что достоинства произведения, напротив, и определяются ситуациями и умонастроениями, public relations; произведение искусства ныне – своего рода PR-акция, оцениваемая исключительно по своей эффективности... Конечно, клака (организация коллективного мнения – то что теперь называется «пиар», эти самые public relations) – явление не новое. Есть в некоторых внехудожественных факторах оценки произведения и своя необходимость. Например, чтобы судить о художественных достоинствах какой-нибудь старинной картины, надо уметь подключить, парадоксальным образом, к чувству определенные знания и взглянуть на нее глазами ее эпохи – то есть уже не совсем своими глазами. Или, другой пример, – художники-первопроходцы, как бы развязавшие идущим за ними глаза и руки, могут уступать кому-то из них и в природной одаренности и в мастерстве (1); однако не на пустом же месте рождается само новаторство, – и это тоже надо уметь ценить… Но вплоть до последних полутора веков хотя бы предполагалось, что критика, толки знатоков, сведения о ценах на художественном рынке и т.д. лишь выявляют для публики объективные достоинства произведения, по меньшей мере как-то должны соотноситься с ними, – ныне же, с появлением того современного искусства, о котором я говорю, продолжают верить в это только самые наивные. Ни один благоразумный ценитель искусства не возьмется оценивать что-либо в нем по непосредственному впечатлению – наоборот, скорее впечатление должно возникнуть на оценку (sic!): на так называемое имя. (Или, если имя не столь громкое, на его продолжение – легенду: например, что автор имел отношение к «Бубновому валету» или «Синему всаднику», принимал участие в «Бульдозерной выставке» или хоть посещал студию Элия Белютина, был выдворен из СССР или, напротив, был в СССР «придворным художником» и т.д. Кроме своего псевдоисторического аспекта, легенда включает аспект псевдообъясняющий. В искусстве это характерные именования-классификации, пресловутые «измы»: от какого-нибудь «клуазонизма», представленного одним-единственным лицом своего изобретателя, до широких морей «абстракционизма», «сюрреализма» или даже «соцреализма»; наибольшим PR-эффектом обладают однако именования сравнительно узких течений типа «московский концептуализм» – тот, кто это произносит, вознаграждается самоощущением «причастного», знатока…) Имя (прежнее «репутация») – все равно заслуженное, незаслуженное, громкое, скромное, одиозное и т.п. – это и есть PR. «Имена», вообще говоря – «делаются». Но суть нынешней ситуации в том, что само имя и составляет настоящее художественное произведение современного художника, его творческая жизнь – непрерывная PR-кампания по созданию своего персонального культа, а картины и книги – лишь составная, строго подчиненная и зачастую не самая ответственная часть этой кампании… Когда культ (имя) возникает, сами собой обретают сакральность и связанные с ним атрибуты, те самые картины и книги. Понятно, что если главное – имя, то главное в самом «имени» – его известность как таковая, а не известность чем-то хорошим. Тут существенно, хоть конечно и не обязательно, чтобы художник был напорист и плодовит, чтобы плоды его деятельности были легко запоминающимися, то есть были идентифицируемы с его именем (что достигается иногда постоянной неожиданностью, а иногда самым удручающим, немыслимым для нормального человека, однообразием (2)); важен талант в самих public relations – активность, социальность, умение льстить и эпатировать, чувство общей и кружковой конъюнктуры и т.д.; необходимо быть в среде людей именитых своим (ну что, в самом деле, было делать какому-нибудь Эдичке Лимонову у Окуджавы?.. или почему надо называть людей известных, с которыми вы лично скорее всего незнакомы, по именам «Мы с Володей Высоцким», «Бэллочка Ахмадуллина»...); существен и элемент везения, придающий всему делу особый привкус азартной игры… Вдаваться во все это не слишком приятно, да и не входит в мои задачи. Здесь необходимо только указать на принципиальную специфику PR современного искусства. Она в следующем. «Современное» искусство есть нечто в смысле PR совершенно иное, чем «популярное»; после кратких периодов эйфории (любви без взаимности к становящимся тоталитарным режимам), «современное искусство» нашло свою настоящую нишу – его рейтинги образуются не в «массах», как признание арифметического большинства, а в «элитах», – причем относительно последних никогда нельзя точно сказать, кто именно их составляет или хоть по какому принципу они комплектуются. Именно в силу ориентации на неопределенные «элиты», эксплуатируя снобистские комплексы в своих почитателях, культы «элитарных» имен обретают волшебную свободу от необходимости для произведений, подписанных этими именами, вызывать хоть у кого-нибудь конкретного хоть какие-нибудь живые чувства, кроме указанных снобистских, – тем самым становясь делом случая и, главное, мастеров PR. Именно так и сформировался окончательно этот удивительный в своем роде феномен. Произведения современного вырожденного искусства можно представить еще как своего рода «акции», которые запускаются «именами» на художественный рынок, а затем растущие или падающие в цене в соответствии с рейтингами этих имен, которые делаются в основном за пределами выставочных залов, методами PR. Искать собственную стоимость «ценных бумаг» даже глупо («умный не скажет, дурак не поймет»), – хотя, впрочем, в том, чему выпал успех, все становится особенным и чудесным. Выигрышный билет реально отличается от всех прочих тем, что он выигрышный… "
Vy: Ангел пишет: Так, при удачно сложившихся и грамотно выстроенных PR даже какая-нибудь простейшая геометрическая фигура, вроде квадрата, накрашенная черным по белому, способна становиться достижением искусства (при хорошем пиаре и черный квадрат – живописный шедевр). фу Ангел пишет: PR какой вздор Ангел пишет: куда подевались те несчастные, которые этими способностями одарены просто от природы сам несчастный кто "просто" наделён от природы, тот и живёт просто
Ангел : Vy пишет: какой вздор Сплошь и рядом! Только холопы этого не замечают.
Дженни: Вуаля пишет: И я вдруг воззвал, не голосом, ибо был недвижим, но всем существом моим к властителю всего того, что совершалось со мною: -- Кто бы ты ни был, но если ты есть и если существует что-нибудь разумнее того, что теперь совершается, то дозволь ему быть и здесь. Если же ты мстишь мне за неразумное самоубийство мое -- безобразием и нелепостью дальнейшего бытия, то знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества!.." Ф.М. Достоевский Сон смешного человека Я воззвал и смолк.
Ангел : И слава Богу! Что смолк. Сразу стало легче.
Дженни: Ангел пишет: Конечно, клака (организация коллективного мнения – то что теперь называется «пиар», эти самые public relations) – явление не новое. клОака из википедии: Клоака (от лат. cloaca — подземный канал для стока нечистот) — расширенный конечный участок задней кишки, куда впадают протоки мочеполовой системы. Из рыб клоаку имеют только акулы и двоякодышащие. Также её имеют все земноводные, пресмыкающиеся и птицы, из млекопитающих — только однопроходные (Monotremata).
Дженни: Л.Н. Толстой http://www.svidetel.su/audio/83
Ангел : Дженни пишет: клОака КЛАКА а не КЛОАКА...
Ангел : http://www.slovopedia.com/15/202/1520162.html
Дженни: Ангел пишет: Сразу стало легче. кому?
Дженни: КЛАКА (франц. claque), группа людей - клакеров... хлопальщики ... у Гиляровского про театральных людей замечательно описано http://www.youtube.com/watch?v=-cSKKkiOmZw
Дженни: Ангел пишет: типа «московский концептуализм» – тот, кто это произносит, вознаграждается самоощущением «причастного», - признают групповщину и сговор - в полном сознании пакостят - матёрые паразиты
Клип Модный: Христос сказал: "Блажени нищий ду-хом", то есть блаженны те христиане, которые духом смиренны, которые не превозносятся над другими и считают себя хуже всех людей и даже тварей. Ну и как? Выполняешь ли ты эту заповедь Божию? Нет, конечно. Хуже всех ты себя не счита-ешь. Ты кичишься своим человеческим достоин-ством и возмущаешься от каждого укорительного или унизительного слова. Дескать, как, я же чело-век! Я образ Божий! Разве можно меня унизить? Разумеется, нельзя унижать никого, но унижа-ющий тебя сам ответит перед Богом за свой грех, а ты только на себя смотри, себя разбирай, себя спасай. Схиигумен САВВА ПЛОДЫ ИСТИННОГО ПОКАЯНИЯ Душеполезные наставления ищущим спасения А вы считаете себя хуже всех? Что же всё-таки это такое - считать себя хуже всех? Одни говорят, что это комплекс неполноценности, а другие, что это "плоды истинного покаяния"?
Дженни: Клип Модный пишет: Схиигумен САВВА
Дженни: Клип Модный пишет: Схиигумен САВВА солист Аквариума? Клип Модный пишет: ПЛОДЫ ИСТИННОГО ПОКАЯНИЯ доедают христианство РЭПники
Элементарно: Клип Модный пишет: Что же всё-таки это такое - считать себя хуже всех? Одни говорят, что это комплекс неполноценности, а другие, что это "плоды истинного покаяния"? Это - оценочная зависимость.
Клип Модный: Элементарно пишет: Это - оценочная зависимость. У атеистов.
Тень на плетень: Отнюдь.
Классика: БЕЗВЕРИЕ О вы, которые с язвительным упреком, Считая мрачное безверие пороком, Бежите в ужасе того, кто с первых лет Безумно погасил отрадный сердцу свет; Смирите гордости жестокой исступленье: Имеет он права на ваше снисхожденье, На слезы жалости; внемлите брата стон, Несчастный не злодей, собою страждет он. Кто в мире усладит души его мученья? 10 Увы! он первого лишился утешенья! Взгляните на него — не там, где каждый день Тщеславие на всех наводит ложну тень, Но в тишине семьи, под кровлею родною, В беседе с дружеством иль темною мечтою. Найдите там его, где илистый ручей Проходит медленно среди нагих полей; Где сосен вековых таинственные сени, Шумя, на влажный мох склонили вечны тени. Взгляните — бродит он с увядшею душой, 20 Своей ужасною томимый пустотой, То грусти слезы льет, то слезы сожаленья. Напрасно ищет он унынью развлеченья; Напрасно в пышности свободной простоты Природы перед ним открыты красоты; Напрасно вкруг себя печальный взор он водит: Ум ищет божества, а сердце не находит. Настигнет ли его глухих Судеб удар, Отъемлется ли вдруг минутный счастья дар, В любви ли, в дружестве обнимет он измену 30 И их почувствует обманчивую цену: Лишенный всех опор отпадший веры сын Уж видит с ужасом, что в свете он один, И мощная рука к нему с дарами мира Не простирается из-за пределов мира... Несчастия, Страстей и Немощей сыны, Мы все на страшный гроб родясь осуждены. Всечасно бренных уз готово разрушенье; Наш век — неверный день, всечасное волненье. Когда, холодной тьмой объемля грозно нас, 40 Завесу вечности колеблет смертный час, Ужасно чувствовать слезы последней Муку — И с миром начинать безвестную разлуку! Тогда, беседуя с отвязанной душой, О Вера, ты стоишь у двери гробовой, Ты ночь могильную ей тихо освещаешь, И ободренную с Надеждой отпускаешь... Но, други! пережить ужаснее друзей! Лишь Вера в тишине отрадою своей Живит унывший дух и сердца ожиданье. 50 «Настанет! — говорит, — назначено свиданье!» А он (слепой мудрец!), при гробе стонет он, С усладой бытия несчастный разлучен, Надежды сладкого не внемлет он привета, Подходит к гробу он, взывает... нет ответа! Видали ль вы его в безмолвных тех местах, Где кровных и друзей священный тлеет прах? Видали ль вы его над хладною могилой, Где нежной Делии таится пепел милый? К почившим позванный вечерней тишиной, 60 К кресту приникнул он бесчувственной главой, Стенанья изредка глухие раздаются, Он плачет — но не те потоки слез лиются, Которы сладостны для страждущих очей И сердцу дороги свободою своей; Но слез отчаянья, но слез ожесточенья. В молчаньи ужаса, в безумстве исступленья, Дрожит, и между тем под сенью темных ив, У гроба матери колена преклонив, Там дева юная в печали безмятежной 70 Возводит к небу взор болезненный и нежный, Одна, туманною луной озарена, Как ангел горести является она; Вздыхает медленно, могилу обнимает — Всё тихо вкруг его, а, кажется, внимает. Несчастный на нее в безмолвии глядит, Качает головой, трепещет и бежит, Спешит он далее, но вслед унынье бродит. Во храм ли вышнего с толпой он молча входит, Там умножает лишь тоску души своей. 80 При пышном торжестве старинных алтарей, При гласе пастыря, при сладком хоров пенье, Тревожится его безверия мученье. Он бога тайного нигде, нигде не зрит, С померкшею душой святыне предстоит, Холодный ко всему и чуждый к умиленью, С досадой тихому внимает он моленью. «Счастливцы! — мыслит он, — почто не можно мне Страстей бунтующих в смиренной тишине, Забыв о разуме и немощном и строгом, 90 С одной лишь верою повергнуться пред богом!» Напрасный сердца крик! нет, нет! не суждено Ему блаженство знать! Безверие одно, По жизненной стезе во мраке вождь унылый, Влечет несчастного до хладных врат могилы. И что зовет его в пустыне гробовой — Кто ведает? но там лишь видит он покой. <1817> (А.С.Пушкин)
Вуаля: Классика пишет: <1817> во-время (в ранней юности) переболел безверием выздоровел, написал "Руслан и Людмила" а затем успел ... ВСЁ и скрылся в Лукоморье - до того возраста, когда нормальный (хороший) человек только-только задумывается о безверии чудо "Коли жив я только буду, Чудный остров навещу И у князя погощу"
Vy: Классика пишет: О вы, которые с язвительным упреком, Считая мрачное безверие пороком здесь юный сочинитель берёт разгон ... оооооооооооооооо "О вы, которые" <Как облака на небе Так мысли в нас меняют легкий образ, Что любим днесь, то завтра ненавидим.> <В. Кюхельбекер.>
Vy: Классика пишет: Бежите в ужасе того, кто с первых лет Безумно погасил отрадный сердцу свет; а здесь он тысячу раз прав
Клип Модный: Тень на плетень пишет: Отнюдь. Vy пишет: а здесь он тысячу раз прав Опять началось хвастовство своими достоинствами. Противно.
Vy: Клип Модный пишет: хвастовство своими достоинствами. Вы хвастаете недостатками
Vy: Vy пишет: Вы хвастаете недостатками противно
Клип Модный: Vy пишет: Вы хвастаете недостатками Где? Покажите? Опять появился ваш ... клакер?
Ангел : Когда человек утверждает, что кто-то там холоп или собирается "бежать" от того, "кто погасил "отрадный сердцу свет" - ясно. что он-то совсем иной - и светлый и свободный. Но на самом деле дело ка раз обстоит как раз обычно самым противоположным образом, зачастую. А почему - сами догадайтесь. Если вы действительно такая светлая и свободная, какой себя позиционируете здесь.
Дженни: Клип Модный пишет: Опять появился ваш ... клакер? Здравствуйте, мой Клакер! Единственный и неповторимый в своём одиночестве! Приветствую тебя, мой скромный друг я ношу Ваш Гранатовый Браслет в память о нашей неземной встрече
Вуаля: Вуаля пишет: на другой день папа сказал мне: - Ты больше никогда не будешь подслушивать? Я сказал: - А почему? - А потому, что коли не хотят, чтобы слышал, значит, тебе знать этого не надо. И нечего обманывать, подглядывать и подслушивать. Гадость какая! Встал и ногой топнул. Со всей силы, наверное. Мама прибежала, спрашивает: - Что у вас тут? А я к маме головой в юбку и закричал: - Я не буду подслушивать! Тут мама меня поцеловала и говорит: - Ну, тогда мы сегодня едем. Можешь взять с собой игрушку. Выбери, какую. Спасибо, Господин Житков, за хорошую книгу
Vy: Литературу НЕ возможно "проходить по программе" когда-то сказала, что у автора - своя жизнь, а у литературы - своя... и нужно уметь разминуться так то оно так (запятая) да не так (троеточие) нельзя разминуться в исходной точке - там, где слово настигло во всей своей красе - выпрыгнуло, как Бог поди, отвяжись... ежели невольник чести и читатель тоже а то ишь, как што, так пушкин, а как что, так и "без него" по программе пройдём распнём, понимаешь ли, а затем воскресим тяп-ляп
Вуаля: чеховские рассказы, казалось бы, живописуют пошлость людей. Однако же, не унижает Идеи человечности, и сам он ведёт себя по жизни так же, как и в литературе своей... а под занавес едет на Сахалин отрабатывает Дар читать его совестно, но не стыдно... его литература не унижает человеческого достоинства, хотя "добрые" женские характеры у него выписаны ...жалковато, но сострадательно ... не от превосходства, а от беспомощности ..... от невозможности "осчастливить" - повесить на шею, как Анну
Вуаля: Веласкез (1640 г) Эзоп VI в. до н. э. 1. Орел и лисица. Орел и лисица решили жить в дружбе и сговорились поселиться рядом, чтобы от соседства дружба была крепче. Орел свил себе гнездо на высоком дереве, а лисица родила лисят под кустами внизу. Но вот однажды вышла лиса на добычу, а орел проголодался, слетел в кусты, схватил ее детенышей и со своими орлятами их сожрал. Вернулась лисица, поняла, что случилось, и горько ей стало - не столько оттого, что дети погибли, сколько оттого, что отомстить она не могла: не поймать было зверю птицы. Только и оставалось ей издали проклинать обидчика:что еще может делать бесспомощный и бессильный? Но скоро орлу пришлось поплатиться за попранную дружбу. Кто-то в поле приносил в жертву козу; орел слетел к жертвеннику и унес с него горящие внутренности. И только донес их до гнездовья, как дунул сильный ветер, и тонкие старые прутья всполыхнули ярким пламенем. Упали опаленные орлята наземь - летать они еще не умели; и тогда лисица подбежала и съела их на глазах у орла. Басня показывает, что если предавшие дружбу и уйдут от мести обиженных, то от кары богов им все равно не уйти. 2. Орел, галка и пастух. Орел слетел с высокой скалы и унес из стада ягненка; а галка, увидя это, позавидовала и захотела сделать то же самое. И вот с громким криком бросилась она на барана. Но, запутавшись когтями в руне, не могла она больше подняться и только била крыльями, пока пастух, догадавшись, в чем дело, не подбежал и не схватил ее. Он подрезал ей крылья, а вечером отнес своим детям. Дети стали спрашивать, что это за птица? А он ответил: "Я-то наверное знаю, что это галка, а вот ей самой кажется, будто она - орел". Соперничество с людьми вышестоящими ни к чему не приводит и неудачами только вызывает смех. 3. Орел и жук. Орел гнался за зайцем. Увидел заяц, что ниоткуда нет ему помощи, и взмолился к единственному, кто ему подвернулся, - к навозному жуку. Ободрил его жук и, увидев перед собой орла, стал просить хищника не трогать того, кто ищет у него помощи. Орел не обратил даже внимания на такого ничтожного заступника и сожрал зайца. Но жук этой обиды не забыл: неустанно он следил за орлиным гнездовьем и всякий раз, как орел сносил яйца, он поднимался в вышину, выкатывал их и разбивал. Наконец орел, нигде не находя покоя, искал прибежища у самого Зевса и просил уделить ему спокойное местечко, чтобы высидеть яйца. Зевс позволил орлу положить яйца к нему за пазуху. Жук, увидав это, скатал навозный шарик, взлетел до самого Зевса и сбросил свой шарик ему за пазуху. Встал Зевс, чтобы отрясти с себя навоз, и уронил ненароком орлиные яйца. С тех самых пор, говорят, орлы не вьют гнезд в ту пору, когда выводятся навозные жуки. Басня учит, что никого не должно презирать, ибо никто не бессилен настолько, чтобы не отомстить за оскорбление. 4. Соловей и ястреб. Соловей сидел на высоком дубе и, по своему обычаю, распевал. Увидел это ястреб, которому нечего было есть, налетел и схватил его. Соловей почувствовал, что пришел ему конец, и просил ястреба отпустить его: ведь он слишком мал, чтобы наполнить ястребу желудок, и если ястребу нечего есть, пусть уж он нападает на птиц покрупней. Но ястреб на это возразил: "Совсем бы я ума решился, если бы бросил добычу, которая в когтях, и погнался за добычей, которой и не видать". Басня показывает, что нет глупее тех людей, которые в надежде на большее бросают то, что имеют. 5. Должник. В Афинах один человек задолжал, и заимодавец требовал с него долг. Сперва долник просил дать ему отсрочку, потому что у него не было денег. Не добившись толку, вывел он на рынок свою единственную свинью и стал продавать в присутствии заимодавца. Подошел покупатель и спросил, хорошо ли она поросится. Должник ответил: "Еще как поросится ! даже не поверишь: к Мистериям она приносит свинок, а к панафинеям кабанчиков". Изумился покупатель на эти слова, а заимодавец и говорит ему: "Что ты удивляешься? Погоди, она тебе к Дионисиям и козлят родит". Басня показывает, что многие ради своей выгоды готовы любые небылицы подтвердить ложной клятвою. 6. Дикие козы и пастух. Пастух выгнал своих коз на пастбище. Увидав, что они пасутся там вместе с дикими, он вечером всех загнал в свою пещеру. На другой день разыгралась непогода, он не мог вывести их, как обычно, на луг, и ухаживал за ними в пещере; и при этом своим козам он давал корму самую малость, не умерли бы только с голоду, зато чужим наваливал целые кучи, чтобы и их к себе приручить. Но когда непогода улеглась и он опять погнал их на пастбище, дикие козы бросились в горы и убежали. Пастух начал их корить за неблагодарность: ухаживал-де он за ними как нельзя лучше, а они его покидают. Обернулись козы и сказали: "Потому-то мы тебя так и остерегаемся: мы только вчера к тебе пришли, а ты за нами ухаживал лучше, чем за старыми своими козами; стало быть, если к тебе придут еще другие, то новым ты отдашь предпочтение перед нами". Басня показывает, что не должно вступать в дружбу с теми, кто нас, новых друзей, предпочитает старым: когда мы сами станем старыми друзьями, он опять заведет новых и предпочтет их нам. 7. Кошка и куры. Кошка прослышала, что на птичьем дворе разболелись куры. Она оделась лекарем, взяла лекарские инструменты, явилась туда и, стоя у дверей, спросила кур, как они себя чувствуют? "Отлично! - сказали куры, - но только когда тебя нет поблизости". Так и среди людей разумные распознают дурных, даже если те и прикинутся хорошими. 8. Эзоп на корабельной верфи. Баснописец Эзоп однажды на досуге забрел на корабельную верфь. Корабельщики начали смеяться над ним и подзадоривать. Тогда в ответ им Эзоп сказал: "Вначале на свете были только хаос да вода. Потом Зевс захотел, чтобы миру явилась и другая стихия - земля; и он приказал земле выпить море в три глотка. И земля начала: с первым глотком показались горы; со вторым глотком открылись равнины; а когда она соберется хлебнуть и в третий раз, то ваше мастерство окажется никому не нужным". Басня показывает, что, когда дурные люди насмехаются над лучшими, этим они, сами того не замечая, только наживают себе от них худшие неприятности. 9. Лисица и козел. Лисица упала в колодец и сидела там поневоле, потому что не могла выбраться. Козел, которому захотелось пить, подошел к тому колодцу, заметил в нем лисицу и спросил ее, хороша ли вода. Лиса, обрадовавшись счастливому случаю, начала расхваливать воду - уж так-то она хороша! - и звать козла вниз. Спрыгнул козел, ничего не чуя, кроме жажды; напился воды и стал с лисицей раздумывать, как им выбраться. Тогда лисица и сказала, что у нее есть хорошая мысль, как спастись им обоим: "Ты обопрись передними ногами о стену да наклони рога, а я взбегу по твоей спине и тебя вытащу". И это ее предложение принял козел с готовностью; а лисица вскочила ему на крестец, взбежала по спине, оперлась на рога и так очутилась возле самого устья колодца: вылезла и пошла прочь. Стал козел ее бранить за то, что нарушила она их уговор; а лиса обернулась и молвила: "Эх ты! будь у тебя столько ума в голове, сколько волос в бороде, то ты, прежде чем войти, подумал бы, как выйти". Так и умный человек не должен браться за дело, не подумав сперва, к чему оно приведет. 10. Лисица и лев. Лисица никогда в жизни не видела льва. И вот, встретясь с ним нечаянно и увидав его в первый раз, она так перепугалась, что еле осталась жива; во второй раз встретясь, опять испугалась, но уже не так сильно, как впервые; а в третий раз увидав его, она расхрабрилась до того, что подошла и с ним заговорила. Басня показывает, что и к страшному можно привыкнуть. 11. Рыбак. Один рыбак был мастер играть на дудке. Однажды взял он дудку и невод, пошел к морю, встал на выступе скалы и начал играть на дудке, думая, что рыбы сами выйдут из воды на эти сладкие звуки. Но как он ни старался, ничего не получалось. Тогда он отложил дудку, взял сети, забросил в воду и вытащил много разных рыб. Вывалил он их из невода на берег и, глядя, как они бьются, сказал: "негодные вы твари: играл я вам - вы не плясали, перестал - пляшете". Басня относится к тем, кто все делает невпопад. 12. Лисица и барс. Лисица и барс спорилии, кто красивей. Барс на все лады хвастался своей испещренной шкурой; но лиса ему на это сказала: "Насколько же я тебя красивее, раз у меня не тело испещренное, а душа изощренная!" Басня показывает, что тонкость ума лучше, чем красота тела. 13. Рыбаки. Рыбаки тянули сеть; сеть была тяжелой, и они радовались и приплясывали, предвкушая богатый улов. Но когда сеть вытащили, оказалось, что рыбы в ней совсем немного, а полна она камнями и песком. И стали рыбаки безмерно горевать: досадовали они не столько из-за самой неудачи, сколько из-за того, что надеялись совсем на другое. Но был среди них один старик, и сказал он: "Полно, друзья: думается мне, что радость и горе друг другу сестры, и сколько мы радовались, столько должны были и горевать". Так и мы должны взирать на изменчивость жизни и не обольщаться успехами, словно они наши навек: даже после самой ясной погоды приходит ненастье. 14. Лисица и обезьяна. Лисица и обезьяна шли вместе по дороге, и начался у них спор, кто знатнее. Много наговорил каждый про себя, как вдруг увидели они какие-то гробницы, и обезьяна, глядя на них, принялась тяжко вздыхать. "В чем дело?" - спросила лисица; а обезьяна, показав на надгробия, воскликнула: "Как же мне не плакать! Ведь это памятники над могилами рабов и вольноотпущенников моих предков!" Но лиса на это ответила: "Ну, ври себе, сколько хочешь: ведь никто из них не воскреснет, чтобы тебя изобличить". Так и у людей лжецы всего больше бахвалятся тогда, когда изобличать их некому. 15. Лисица и виноград. Голодная лисица увидела виноградную лозу со свисающими гроздьями и хотела до них добраться, да не смогла; и, уходя прочь, сказала сама себе: "Они еще зеленые!". Так и у людей иные не могут добиться успеха по причине того, что сил нет, а винят в этом обстоятельства. 16. Кошка и петух. Кошка поймала петуха и хотела сожрать его под благовидным предлогом. Сперва она обвинила его в том, что он беспокоит людей, когда кричит по ночам, и не дает им спать. Петух ответил, что он это делает им же на пользу: будит их для привычной дневной работы. Тогда кошка заявила: "Но ты еще и нечестивец; наперекор природе ты покрываешь и мать, и сестер". Петух ответил, что и это он делает на благо хозяев - старается, чтобы у них было побольше яиц. Тогда вскричала кошка в замешательстве: "Так что же ты думаешь, из-за того, что у тебя на все есть отговорки, я тебя не съем?" Басня показывает, что когда дурной человек решит сделать зло, то он поступит по-своему, не под благовидным предлогом, так в открытую. 17. Бесхвостая лисица. Лисица потеряла хвост в какой-то западне и рассудила, что с таким позором жить ей невозможно. Тогда она решила склонить к тому же самому и всех остальных лисиц, чтобы в общем несчастье скрыть собственное увечье. Собрала она всех лисиц и стала их убеждать отрубить себе хвосты: во-первых, потому что они некрасивые, а во-вторых, потому что это только лишняя тяжесть. Но одна из лисиц на это ответила: "Эх, ты! не дала бы ты нам такого совета, не будь тебе самой это выгодно". Басня относится к тем, кто подает советы ближним не от чистого сердца, а ради собственной выгоды. 18. Рыбак и рыбешка. Рыбак забросил невод и вытащил маленькую рыбешку. Рыбешка стала умолять, чтобы он пока отпустил ее - ведь она так мала, - а поймал бы потом, когда она подрастет и от нее больше будет пользы. Но рыбак сказал: "Дураком бы я был, если бы выпустил добычу, которая уже в руках, и погнался бы за неверной надеждой". Басня показывает, что лучше выгода малая, но в настоящем, чем большая, но в будущем. 19. Лисица и терновник. Лисица карабкалась через забор и, чтоб не оступиться, ухватилась за терновник. Колючки терновника искололи ей кожу, стало ей больно, и начала она его попрекать: ведь она к нему обратилась как будто за помощью, а от него ей стало еще хуже. Но терновник возразил: "Ошиблась ты, голубушка, вздумав за меня уцепиться: я ведь сам привык за всех цепляться". Так и среди людей лишь неразумные просят помощи у тех, кому от природы свойственнее приносить вред. 20. Лисица и крокодил. Лисица и крокодил спорили, кто знатней. Много наговорил крокодил о славе своих предков и наконец, заявил, что праотцы его были гимнасиархами. Лисица на это ответила: "И не говори! Даже по шкуре твоей видно, как усердно ты трудился в гимнасии". Так действительность всегда изобличает лжецов. 21. Рыбаки. Рыбаки поехали ловить рыбу, но, сколько ни мучились, ничего не поймали и сидели в своей лодке унылые. Как вдруг тунец, уплывая с громким плеском от погони, нечаянным прыжком попал прямо к ним в челнок. А они его схватили, отвезли в город и продали. Так часто случай нам дарует то, чего не могло принести искусство. 22. Лисица и дровосек. Лисица, убегая от охотников, увидела дровосека и взмолилась, чтобы он ее приютил. Дровосек велел ей войти и спрятаться в его хижине. Немного спустя показались охотники и спросили дровосека, не видал ли он, как пробегала здесь лисица? Тот отвечал им вслух: "не видал". - а рукою меж тем подавал знаки, показывая, где она спряталась. Но знаков его охотники не приметили, а словам его поверили; вот дождалась лисица, чтобы они ускакали, вылезла и, не говоря ни слова, пошла прочь. Дровосек начал ее бранить: он-де ее спас, а от нее не слышит ни звука благодарности. Ответила лисица: "Уж поблагодарила бы я тебя, если бы только слова твои и дела рук твоих не были так несхожи". Эту басню можно применить к таким людям, которые речи говорят хорошие, а дела делают дурные. 23.Петухи и куропатки. Были у человека петухи. Однажды попалась ему на рынке ручная куропатка, он ее купил и понес домой, чтобы держать вместе с петухами. Но петухи ее стали бить и гнать, и сгоречью куропатка подумала, что невзлюбили ее за то, что она не из их породы. Но немного спустя увидела она, как петухи друг с другом бьются до крови, и она сказала про себя: "Нет, больше я не жалуюсь, что петухи меня бьют: теперь я вижу, что и себя они не щадят". Басня показывает, что умным людям легче переносить обиды от соседей, если они видят, что те и ближних своих не щадят. 24. Растолстевшая лисица. Голодная лисица увидела в дупле дерева хлеб и мясо, которые оставили там пастухи. Она влезла в дупло и все съела. Но утроба у нее раздулась, и вылезти она не могла, а только стонала и охала. Другая лисица пробегала мимо и услышала ее стоны; подошла она и спросила, в чем дело. А узнав, что случилось, сказала: "Придется тебе здесь сидеть, пока снова не станешь такою, какой вошла; а тогда уж нетрудно будет выбраться". Басня показывает, что трудные обстоятельства со временем сами собой делаются легче. 25. Зимородок. Зимородок - это птичка, которая любит уединение и всегда живет в море; и чтобы укрыться от птицеловов, она, говорят, вьет себе гнездо в прибрежных скалах. И вот, когда пришла ей пора нести яйца, она залетела на какой-то мыс, высмотрела себе над морем утес и свила там гнездо. Но однажды, когда она вылетала на добычу, море от сильного ветра разбушевалось, доплеснуло до самого гнезда, залило его, и все птенцы потонули. Вернулась птичка, увидела, что случилось, и воскликнула: "Бедная я, бедная! Боялась я опасности на суше, искала прибежища у моря, а оно оказалось еще того коварнее". Так и некоторые люди, опасаясь врагов, неожиданно страдают от друзей, которые много опаснее. 26. Рыбак. Рыбак ловил рыбу в реке. Он растянул свой невод, чтобы перегородить течение от берега, а потом привязал к веревке камень и стал им бить по воде, пугая рыбу, чтобы та, спасаясь бегством, неожиданно попадалась в сети. Кто-то из местных жителей увидал его за таким занятием и стал его бранить за то, что он мутит реку и не дает им пить чистую воду. Ответил рыбак: "Но ведь если бы не мутил я реку, то пришлось бы мне с голоду помереть!" Так и демагогам в государствах тогда живется лучше всего, когда им удается завести в отечестве смуту. 27. Лисица и маска. Лиса забралась в мастерскую лепщика и обшарила все, что там было. И тут ей попалась трагическая маска. Подняла ее лисица и сказала: "Какая голова, а мозгу в ней нет!" Басня относится к человеку, который телом величествен, а душой неразумен. 28. Обманщик. Один бедняк занемог и, чувствуя себя совсем дурно, дал обет богам принести им в жертву гекатомбу, ежели они его исцелят. Боги пожелали его испытать и тотчас послали ему облегчение. Встал он с постели, но так как настоящих быков у него не было, слепил он сотню быков из сала и сжег на жертвеннике со словами: "Примите, о боги, мой обет!" Решили боги воздать ему обманом за обман и послали ему сон, а во сне указали пойти на берег моря - там он найдет тысячу драхм. Человек обрадовался и бегом побежал на берег, но там сразу попался в руки разбойников, и они увезли его и продали в рабство: так и нашел он свою тысячу драхм. Басня относится к человеку лживому. 29. Угольщик и сукновал. Угольщик работал в одном доме; подошел к нему сукновал, и, увидев его, угольщик предложил ему поселиться тут же: друг к другу они привыкнут, а жить под одной крышей им будет дешевле. Но возразил на это сукновал: "Нет, никак это для меня невозможно: что я выбелю, ты сразу выпачкаешь сажею". Басня показывает, что вещи несхожие несовместимы. 30. Потерпевший кораблекрушение. Один богатый афинянин вместе с другими плыл по морю. Поднялась страшная буря, и корабль перевернулся. Все остальные пустились вплавь, и только афинянин без конца взывал к Афине, обещая ей бесчисленные жертвы за свое спасение. Тогда один из товарищей по несчастью, проплывая мимо, сказал ему: "Афине молись, да и сам шевелись". Так и нам следует не только молиться богам, но и самим о себе заботиться. 31. Человек с проседью и его любовницы. У человека с проседью было две любовницы, одна молодая, другая старуха. Пожилой было совестно жить с человеком моложе ее, и потому всякий раз, как он к ней приходил, она выдергивала у него черные волосы. А молодая хотела скрыть, что ее любовник - старик, и вырывала у него седину. Так ощипывали его то одна, то другая, и в конце концов он остался лысым. Так повсюду неравенство бывает пагубно. 32. Убийца. Некий человек совершил убийство, и родственники убитого его преследовали. Он прибежал к реке Нилу, но тут столкнулся с волком. В страхе он забрался на дерево, нависшее над рекой, и спрятался на нем, но увидел змею, которая там раскачивалась. Тогда он бросился в воду; но и тут подстерег его крокодил и сожрал. Басня показывает, что для человека, запятнанного преступлением, ни земля, ни воздух, ни вода не будут убежищем. 33. Хвастливый пятиборец. Одного пятиборца земляки все время попрекали, что он трус. Тогда он на время уехал, а воротившись, стал хвастаться, что в других городах совершил он множество подвигов и на Родосе сделал такой прыжок, какого не делывал ни один олимпийский победитель; подтвердить это вам могли бы все, кто там были, если бы они приехали сюда. Но на это один из присутствующих ему возразил: "Дорогой мой, если ты правду говоришь, зачем тебе подтверждения? Вот тебе Родос, тут ты и прыгай!" Басня показывает: если что можно доказать делом, то на это незачем тратить слова. 26 веков тому назад времена Пятикнижия и Сократа у него был выбор - жить в рабстве или умереть свободным 26 веков тому назад было известно, что значит СВОБОДА - ответственность личная и (юридическая) потом это сюжет повторил Виктор Гюго в романе "Отверженные" странно, мне всегда казалось, что ВСЕ это знают ... и даже неловко говорить о столь простых и понятных вещах Герой французского фильма "Отверженные" Жан Вальжан (Жан Габен похож на Эзопа Веласкеса) http://www.youtube.com/watch?v=HbGwuS5qnYk А про Козетту мне рассказывала в детстве мама
полная версия страницы