Форум » Название подфорума9 » хорошие книги (продолжение) » Ответить

хорошие книги (продолжение)

Вуаля: Житков Борис Степанович Что я видел Цикл рассказов --------------------------------------------------------------------- Книга: Б.Житков. "Что я видел". Рассказы и сказки Для младшего школьного возраста. К ВЗРОСЛЫМ Эта книга - о вещах. Писал я её, имея в виду возраст от трёх до шести лет. Читать её ребёнку надо по одной-две главы на раз. Пусть ребёнок листает книгу, пусть рассматривает, изучает рисунки. Книжки этой должно хватить на год. Пусть читатель живёт в ней и вырастает. Ещё раз предупреждаю: не читайте помногу! Лучше снова прочесть сначала. Автор ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА КАК МЕНЯ НАЗЫВАЛИ Я был маленький и всех спрашивал: "Почему?" Мама скажет: - Смотри, уже девять часов. А я говорю: - Почему? Мне скажут: - Иди спать. А я опять говорю: - Почему? Мне говорят: - Потому что поздно. - А почему поздно? - Потому что девять часов. - А почему девять часов? И меня за это называли Почемучкой. Меня все так называли, а по-настоящему меня зовут Алёшей. ПРО ЧТО МАМА С ПАПОЙ ГОВОРИЛИ Вот один раз приходит папа с работы и говорит мне: - Пускай Почемучка уйдёт из комнаты. Мне нужно тебе что-то сказать. Мама мне говорит: - Почемучка, уйди в кухню, поиграй там с кошкой. Я сказал: - Почему с кошкой? Но папа взял меня за руку и вывел за дверь. Я не стал плакать, потому что тогда не услышу, что папа говорит. А папа говорил вот что: - Сегодня я получил от бабушки письмо. Она просит, чтобы ты с Алёшей приехала к ней в Москву. А оттуда он с бабушкой поедет в Киев. И там он пока будет жить. А когда мы устроимся на новом месте, ты возьмёшь его от бабушки и привезёшь. Мама говорит: - Я боюсь Почемучку везти - он кашляет. Вдруг по дороге совсем заболеет. Папа говорит: - Если он ни сегодня, ни завтра кашлять не будет, то, я думаю, можно взять. - А если он хоть раз кашлянет, - говорит мама, - с ним нельзя ехать. Я всё слышал и боялся, что как-нибудь кашляну. Мне очень хотелось поехать далеко-далеко. КАК МАМА НА МЕНЯ РАССЕРДИЛАСЬ До самого вечера я не кашлянул. И когда спать ложился, не кашлял. А утром, когда вставал, я вдруг закашлял. Мама слышала. Я подбежал к маме и стал кричать: - Я больше не буду! Я больше не буду! Мама говорит: - Чего ты орёшь? Чего ты не будешь? Тогда я стал плакать и сказал, что я кашлять не буду. Мама говорит: - Почему это ты боишься кашлять? Даже плачешь? Я сказал, что хочу ехать далеко-далеко. Мама сказала: - Ага! Ты, значит, всё слышал, что мы с папой говорили. Фу, как нехорошо подслушивать! Такого гадкого мальчишку я всё равно не возьму. - Почему? - сказал я. - А потому, что гадкий. Вот и всё. Мама ушла на кухню и стала разводить примус. И примус так шумел, что мама ничего не слыхала. А я её всё просил: - Возьми меня! Возьми меня! А мама не отвечала. Теперь она рассердилась, и всё пропало! БИЛЕТ Когда утром папа уходил, он сказал маме: - Так, значит, я сегодня еду в город брать билеты. А мама говорит: - Какие билеты? Один только билет нужен. - Ах, да, - сказал папа, - совершенно верно: один билет. Для Почемучки не надо. Когда я это услыхал, что для меня билета не берут, я заплакал и хотел побежать за папой, но папа быстро ушёл и захлопнул дверь. Я стал стучать кулаками в дверь. А из кухни вышла наша соседка - она толстая и сердитая - и говорит: - Это ещё что за безобразие? Я побежал к маме. Бежал и очень плакал. А мама сказала: - Уходи прочь, гадкий мальчишка! Не люблю, кто подслушивает. А вечером папа приехал из города и сразу меня спросил: - Ну, как ты? Кашлял сегодня? Я сказал, что "нет, ни разу". А мама сказала: - Всё равно - он гадкий мальчишка. Я таких не люблю. Потом папа вынул из кармана спичечную коробку, а из коробки достал не спичку, а твёрдую бумажку. Она была коричневая, с зелёной полоской, и на ней буквы всякие. - Вот, - сказал папа, - билет! Я на стол кладу. Спрячь, чтобы потом не искать. Билет был всего один. Я понял, что меня не возьмут. И я сказал: - Ну, так я буду кашлять. И всегда буду кашлять и никогда не перестану. А мама сказала: - Ну что же, отдадим тебя в больницу. Там на тебя наденут халатик и никуда пускать не будут. Там и будешь жить, пока не перестанешь кашлять. КАК СОБИРАЛИСЬ В ДОРОГУ А на другой день папа сказал мне: - Ты больше никогда не будешь подслушивать? Я сказал: - А почему? - А потому, что коли не хотят, чтобы слышал, значит, тебе знать этого не надо. И нечего обманывать, подглядывать и подслушивать. Гадость какая! Встал и ногой топнул. Со всей силы, наверное. Мама прибежала, спрашивает: - Что у вас тут? А я к маме головой в юбку и закричал: - Я не буду подслушивать! Тут мама меня поцеловала и говорит: - Ну, тогда мы сегодня едем. Можешь взять с собой игрушку. Выбери, какую. Я сказал: - А почему один билет? - А потому, - сказал папа, - что маленьким билета не надо. Их так возят. Я очень обрадовался и побежал в кухню всем сказать, что я еду в Москву. А с собой я взял мишку. Из него немножко сыпались опилки, но мама быстро его зашила и положила в чемодан. А потом накупила яиц, колбасы, яблок и ещё две булки. Папа вещи перевязал ремнями, потом посмотрел на часы и сказал: - Ну, что же, пора ехать. А то пока из нашего посёлка до города доедем, а там ещё до вокзала... С нами все соседи прощались и приговаривали: - Ну вот, поедешь по железной дороге в вагончике... Смотри, не вывались. И мы поехали на лошади в город. Мы очень долго ехали, потому что с вещами. И я заснул. ВОКЗАЛ Я думал, что железная дорога такая: она как улица, только внизу не земля и не камень, а такое железо, как на плите, гладкое-гладкое. И если упасть из вагона, то о железо очень больно убьёшься. Оттого и говорят, чтобы не вылетел. И вокзала я никогда не видал. Вокзал - это просто большой дом. Наверху часы. Папа говорит, что это самые верные часы в городе. А стрелки такие большие, что - папа сказал - даже птицы на них иногда садятся. Часы стеклянные, а сзади зажигают свет. Мы приехали к вокзалу вечером, а на часах всё было видно. У вокзала три двери, большие, как ворота. И много-много людей. Все входят и выходят. И несут туда сундуки, чемоданы, и тётеньки с узлами очень торопятся. А как только мы подъехали, какой-то дяденька в белом фартуке подбежал да вдруг как схватит наши вещи. Я хотел закричать "ой", а папа просто говорит: - Носильщик, нам на Москву, восьмой вагон. Носильщик взял чемодан и очень скоро пошёл прямо к двери. Мама с корзиночкой за ним даже побежала. Там, в корзиночке, у нас колбаса, яблоки, и ещё, я видел, мама конфеты положила. Папа схватил меня на руки и стал догонять маму. А народу так много, что я потерял, где мама, где носильщик. Из дверей наверх пошли по лесенке, и вдруг большая-большая комната. Пол каменный и очень гладкий, а до потолка так ни один мальчик камнем не добросит. И всюду круглые фонари. Очень светло и очень весело. Всё очень блестит, и в зелёных бочках стоят деревья, почти до самого потолка. Они без веток, только наверху листья большие-большие и с зубчиками. А ещё там стояли красные блестящие шкафчики. Папа прямо со мной к ним пошёл, вынул из кармана деньги и в шкафчик в щёлочку запихнул деньгу, а внизу в окошечке выскочил беленький билетик. Я только сказал: - Почему? А папа говорит: - Это касса-автомат. Без такого билета меня к поезду не пустят вас провожать. КАКАЯ ПЛАТФОРМА Папа быстро пошёл со мной, куда все шли с чемоданами и узлами. Я смотрел, где мама и где носильщик, но их нигде не было. А мы прошли в дверь, и там у папы взяли билет и сказали: - Проходите, гражданин. Я думал, что мы вышли на улицу, а здесь сверху стеклянная крыша. Это самый-то вокзал и есть. Тут стоят вагоны гуськом, один за другим. Они друг с другом сцеплены - это и есть поезд. А впереди - паровоз. А рядом с вагонами шёл длинный пол. Папа говорит: - Вон на платформе стоит мама с носильщиком. Этот длинный пол и есть платформа. Мы пошли. Вдруг мы слышим - сзади кричат: - Поберегись! Поберегись! Мы оглянулись, и я увидел: едет тележка, низенькая, на маленьких колесиках, на ней стоит человек, а тележка идёт сама, как заводная. Тележка подъехала к маме с носильщиком и остановилась. На ней уже лежали какие-то чемоданы. Носильщик быстро положил сверху наши вещи, а тут мы с папой подошли, и папа говорит: - Вы не забыли? Восьмой вагон. А сам всё меня на руках держит. Носильщик посмотрел на папу, засмеялся и говорит: - А молодого человека тоже можно погрузить. Взял меня под мышки и посадил на тележку, на какой-то узел. Папа крикнул: - Ну, держись покрепче! Тележка поехала, а мама закричала: - Ах, что за глупости! Он может свалиться! - и побежала за нами. Я боялся, что она догонит и меня снимет, а дяденька, что стоял на тележке, только покрикивал: - Поберегись! Поберегись! И тележка побежала так быстро, что куда там маме догнать! Мы ехали мимо вагонов. Потом тележка стала. Тут подбежал наш носильщик, а за ним папа, и меня сняли. У вагона в конце - маленькая дверка, и к ней ступеньки, будто крылечко. А около дверки стоял дядя с фонариком и в очках. На нём курточка с блестящими пуговками, вроде как у военных. Мама ему говорит: - Кондуктор, вот мой билет. Кондуктор стал светить фонариком и разглядывать мамин билет. КАК Я ПОТЕРЯЛСЯ Вдруг, смотрю, по платформе идёт тётя, и на цепочке у неё собака, вся чёрная, в завитушках, а на голове у собаки большой жёлтый бант, как у девочки. И собака только до половины кудрявая, а сзади гладкая, и на хвостике - кисточка из волосиков. Я сказал: - Почему бантик? И пошёл за собакой. Только немножечко, самую капельку пошёл. Вдруг слышу сзади: - А ну, поберегись! Не наш носильщик, а другой прямо на меня везёт тачку с чемоданами. Я скорей побежал, чтобы он меня не раздавил. Тут много всяких людей пошло, меня совсем затолкали. Я побежал искать маму. А вагоны все такие же, как наш. Я стал плакать, а тут вдруг на весь вокзал - страшный голос: - Поезд отправляется... - и ещё что-то. Так громко, так страшно, будто великан говорит. Я ещё больше заплакал: вот поезд сейчас уйдёт, и мама уедет! Вдруг подходит дядя-военный, в зелёной шапке, наклонился и говорит: - Ты чего плачешь? Потерялся? Маму потерял? А я сказал, что мама сейчас уедет. Он меня взял за руку и говорит: - Пойдём, мы сейчас маму сыщем. И повёл меня по платформе очень скоро. А потом взял на руки. Я закричал: - Не надо меня забирать! Где мама? К маме хочу! А он говорит: - Ты не плачь. Сейчас мама придёт. И принёс меня в комнату. А в комнате - тётеньки. У них мальчики, девочки и ещё совсем маленькие на руках. Другие игрушками играют, лошадками. А мамы там нет. Военный посадил меня на диванчик, и тут одна тётя ко мне подбегает и говорит: - Что, что? Мальчик потерялся? Ты не реви. Ты скажи: как тебя зовут? Ну, кто ты такой? Я сказал: - Я Почемучка. Меня Алёшей зовут. А военный сейчас же убежал бегом из комнаты. Тётенька говорит: - Ты не плачь. Сейчас мама придёт. Вон смотри, лошадка какая хорошенькая. КАК Я НАШЕЛСЯ Вдруг я услышал, как на весь вокзал закричал опять этот великанский голос: - Мальчик в белой матросской шапочке и синей курточке, Алёша Почемучка, находится в комнате матери и ребёнка. - Вот, слышишь? - говорит тётенька. - Мама узнает, где ты, и сейчас придёт. Все девочки и мальчики вокруг меня стоят и смотрят, как я плачу. А я уже не плачу. Вдруг двери открылись: прибегает мама. Я как закричу: - Мама! А мама уже схватила меня в охапку. Тётенька ей скорей дверь открыла и говорит: - Не спешите, ещё время есть. Смотрю - и папа уже прибежал. А мама говорит: - Хорошо, что по радио сказали. А то бы совсем голову потеряла. А папа говорит: - С ума сойти с этим мальчишкой! Мама прямо понесла меня в вагон и говорит дяденьке-кондуктору: - Нашёлся, нашёлся... ВАГОН В вагоне - длинный коридор, только узенький. Потом мама отворила дверь, только не так, как в комнате, что надо тянуть к себе, а дверь как-то вбок уехала. И мы вошли в комнату. Мама посадила меня на диван. Напротив тоже диван, а под окошком столик, как полочка. Вдруг в окошко кто-то постучал. Я посмотрел, а там за окном папа. Смеётся и мне пальцем грозит. Я встал ногами на диван, чтобы лучше видеть, а диван мягкий и поддаёт, как качели. Мама сказала, чтобы я не смел становиться ногами на диван, и посадила меня на столик. СОБАЧКА ИНЗОЛ Вдруг я услышал, что сзади кто-то входит. Оглянулся и вижу: это та самая собака с жёлтым бантом, и с ней тётя на цепочке. Я забоялся и поджал ноги, а тётя сказала: - Не бойся, она не укусит. - Почему? - Ах, - сказала тётя, - ты, наверное, и есть Почемучка, который потерялся. Ты - Алёша? Это про тебя радио говорило? Ну да, - говорит, - в белой шапочке и в синей курточке. Тут вошёл к нам дядя, немножко старенький, тоже с чемоданом. А собака на него зарычала. А Собакина хозяйка сказала: - Инзол, тубо! И собака начала дядю нюхать. А дядя свой чемоданчик положил наверх, на полочку. Полочка не дощаная, а из сетки, как будто от кроватки для детей. Дядя сел и спрашивает: - Вы едете или провожаете? Тётя говорит: - Еду. Дядя спрашивает: - Собачка тоже с нами поедет? А этот мальчик ваш? Тётя сказала, что собачка поедет и что собачку зовут Инзол, а моя мама сейчас придёт, а меня зовут Алёша Почемучка. - Ах, - говорит дядя, - это ты от мамы убежал? А теперь, кажется, мама от тебя убежала. Ну что же, - говорит, - поедешь с этой тётей. И со мной. И с собачкой. Я как крикну: - Не хочу! И прямо соскочил со столика и закричал со всей силы: - Мама! Собачка залаяла. Я побежал к двери, собачка тоже. Какие-то чужие там, в коридорчике, и, смотрю, мама всех толкает, бежит ко мне. - Что такое? Ты что скандалишь? Я ведь здесь, дурашка ты этакий! Взяла меня на руки и говорит: - Вон гляди - папа. Сейчас поедем. КАК МЫ ПОЕХАЛИ

Ответов - 56, стр: 1 2 3 All

Ангел : Вуаля пишет: как Ленин Ленина не знала.

Вуаля: Ангел пишет: Ленина не знала. знали, судя по клипу, который Вы оставили на "лубов"

Ангел : Вуаля пишет: знали, судя по клипу, который Вы оставили на "лубов" дался вам этот клип?


Ангел : Это хорошая группа, хорошая музыка одного из современных направлений, интересный клип и певица... Вам не нравится, но для меня это не повод не слушать их.

Ангел : Интересные мысли, очень даже совпали с моими "предположениями". "Итак. Нынешнее вырождение искусства состоит даже не в том, что стали рисовать, лепить или писать хуже (и здесь надо было бы разъяснять, в чем это выражается, как это могло случиться или куда подевались те несчастные, которые этими способностями одарены просто от природы). Оно и не в том, по моему разумению, что это искусство в основном отреклось от всякой общественной роли, принципиально несовместимо с любыми «кто виноват» и «что делать» – связь подлинно духовной значимости произведения и его мировоззренческой или тем паче идеологической значимости действительно слишком неоднозначна, во всяком случае она не прямая и самая искренняя ангажированность – путь ложный. – Вырождение – в том труднообъяснимом с позиций здравого смысла явлении, что собственные реальные достоинства произведения искусства как такового практически потеряли значение. Определяющее значение имеет ныне его социальное бытие, причем и последнее также понимается не как его способность реально влиять на умы и сердца (все подобное может презираться даже демонстративно), но лишь как его рейтинг в специфической салонно-рыночной среде так называемых Public Relations, наделяющий его своего рода сакральностью. Не знаю, стоит ли напоминать, что коллективные реакции, все равно в широкой публике или в «узких кругах», вообще не складываются из индивидуальных реакций, а возбуждаются реакциями (искренними или поддельными) некоторых индивидуумов. Притом именно возбужденные, именно индуцированные в зависимых индивидах реакции способны обретать характер культовый, квазирелигиозный, сакральный, ибо к ним индивид не подходит критически. Это значит, как слишком хорошо известно, что общественным мнением могут завладевать и очевидно бредовые идеи. А что касается собственно искусства – что самые высшие, «культовые» оценки в общественном мнении может получать, особенно при умелой клаке, нечто мало достойное и даже пустое. Так, при удачно сложившихся и грамотно выстроенных PR даже какая-нибудь простейшая геометрическая фигура, вроде квадрата, накрашенная черным по белому, способна становиться достижением искусства (при хорошем пиаре и черный квадрат – живописный шедевр). Эстетического обаяния простых фигур и контраста самих по себе я не отрицаю, но… В данном случае искусство состоит конечно не в том, что квадрат изобразили, и не в том, как его изобразили (подчеркнуто примитивно) – а в том, как его подали: экспонировали, снабдили хлесткими декларациями, вызвали публичные пересуды, завладели вниманием критики, сделали наконец сакральным артефактом и навсегда вписали это явление в культурную историю – ввели, так сказать, коня в сенат. В этом (классическом) случае искусство PR достигло, кажется, своего апогея и произведенный им эффект по своей нелепости вполне равен психозу; квадрат этот навеки останется символом той крайней степени некритичности (ослепления и глупости), в которую способна повергнуть нормального и даже причастного культуре индивида, при определенной конъюнктуре, его собственная стадность… Эта злая оценка вполне справедлива, однако, лишь в том случае, если ожидается, что достоинства художественного произведения должны быть объективно заключены в нем самом и соответственно должны быть видны, в основном и главном, независимо от ситуаций и умонастроений (а ретроспективно – независимо от любой сопровождающей информации). Но революция, совершенная «современным» искусством, состоит в том как раз, что достоинства произведения, напротив, и определяются ситуациями и умонастроениями, public relations; произведение искусства ныне – своего рода PR-акция, оцениваемая исключительно по своей эффективности... Конечно, клака (организация коллективного мнения – то что теперь называется «пиар», эти самые public relations) – явление не новое. Есть в некоторых внехудожественных факторах оценки произведения и своя необходимость. Например, чтобы судить о художественных достоинствах какой-нибудь старинной картины, надо уметь подключить, парадоксальным образом, к чувству определенные знания и взглянуть на нее глазами ее эпохи – то есть уже не совсем своими глазами. Или, другой пример, – художники-первопроходцы, как бы развязавшие идущим за ними глаза и руки, могут уступать кому-то из них и в природной одаренности и в мастерстве (1); однако не на пустом же месте рождается само новаторство, – и это тоже надо уметь ценить… Но вплоть до последних полутора веков хотя бы предполагалось, что критика, толки знатоков, сведения о ценах на художественном рынке и т.д. лишь выявляют для публики объективные достоинства произведения, по меньшей мере как-то должны соотноситься с ними, – ныне же, с появлением того современного искусства, о котором я говорю, продолжают верить в это только самые наивные. Ни один благоразумный ценитель искусства не возьмется оценивать что-либо в нем по непосредственному впечатлению – наоборот, скорее впечатление должно возникнуть на оценку (sic!): на так называемое имя. (Или, если имя не столь громкое, на его продолжение – легенду: например, что автор имел отношение к «Бубновому валету» или «Синему всаднику», принимал участие в «Бульдозерной выставке» или хоть посещал студию Элия Белютина, был выдворен из СССР или, напротив, был в СССР «придворным художником» и т.д. Кроме своего псевдоисторического аспекта, легенда включает аспект псевдообъясняющий. В искусстве это характерные именования-классификации, пресловутые «измы»: от какого-нибудь «клуазонизма», представленного одним-единственным лицом своего изобретателя, до широких морей «абстракционизма», «сюрреализма» или даже «соцреализма»; наибольшим PR-эффектом обладают однако именования сравнительно узких течений типа «московский концептуализм» – тот, кто это произносит, вознаграждается самоощущением «причастного», знатока…) Имя (прежнее «репутация») – все равно заслуженное, незаслуженное, громкое, скромное, одиозное и т.п. – это и есть PR. «Имена», вообще говоря – «делаются». Но суть нынешней ситуации в том, что само имя и составляет настоящее художественное произведение современного художника, его творческая жизнь – непрерывная PR-кампания по созданию своего персонального культа, а картины и книги – лишь составная, строго подчиненная и зачастую не самая ответственная часть этой кампании… Когда культ (имя) возникает, сами собой обретают сакральность и связанные с ним атрибуты, те самые картины и книги. Понятно, что если главное – имя, то главное в самом «имени» – его известность как таковая, а не известность чем-то хорошим. Тут существенно, хоть конечно и не обязательно, чтобы художник был напорист и плодовит, чтобы плоды его деятельности были легко запоминающимися, то есть были идентифицируемы с его именем (что достигается иногда постоянной неожиданностью, а иногда самым удручающим, немыслимым для нормального человека, однообразием (2)); важен талант в самих public relations – активность, социальность, умение льстить и эпатировать, чувство общей и кружковой конъюнктуры и т.д.; необходимо быть в среде людей именитых своим (ну что, в самом деле, было делать какому-нибудь Эдичке Лимонову у Окуджавы?.. или почему надо называть людей известных, с которыми вы лично скорее всего незнакомы, по именам «Мы с Володей Высоцким», «Бэллочка Ахмадуллина»...); существен и элемент везения, придающий всему делу особый привкус азартной игры… Вдаваться во все это не слишком приятно, да и не входит в мои задачи. Здесь необходимо только указать на принципиальную специфику PR современного искусства. Она в следующем. «Современное» искусство есть нечто в смысле PR совершенно иное, чем «популярное»; после кратких периодов эйфории (любви без взаимности к становящимся тоталитарным режимам), «современное искусство» нашло свою настоящую нишу – его рейтинги образуются не в «массах», как признание арифметического большинства, а в «элитах», – причем относительно последних никогда нельзя точно сказать, кто именно их составляет или хоть по какому принципу они комплектуются. Именно в силу ориентации на неопределенные «элиты», эксплуатируя снобистские комплексы в своих почитателях, культы «элитарных» имен обретают волшебную свободу от необходимости для произведений, подписанных этими именами, вызывать хоть у кого-нибудь конкретного хоть какие-нибудь живые чувства, кроме указанных снобистских, – тем самым становясь делом случая и, главное, мастеров PR. Именно так и сформировался окончательно этот удивительный в своем роде феномен. Произведения современного вырожденного искусства можно представить еще как своего рода «акции», которые запускаются «именами» на художественный рынок, а затем растущие или падающие в цене в соответствии с рейтингами этих имен, которые делаются в основном за пределами выставочных залов, методами PR. Искать собственную стоимость «ценных бумаг» даже глупо («умный не скажет, дурак не поймет»), – хотя, впрочем, в том, чему выпал успех, все становится особенным и чудесным. Выигрышный билет реально отличается от всех прочих тем, что он выигрышный… "

Vy: Ангел пишет: Так, при удачно сложившихся и грамотно выстроенных PR даже какая-нибудь простейшая геометрическая фигура, вроде квадрата, накрашенная черным по белому, способна становиться достижением искусства (при хорошем пиаре и черный квадрат – живописный шедевр). фу Ангел пишет: PR какой вздор Ангел пишет: куда подевались те несчастные, которые этими способностями одарены просто от природы сам несчастный кто "просто" наделён от природы, тот и живёт просто

Ангел : Vy пишет: какой вздор Сплошь и рядом! Только холопы этого не замечают.

Дженни: Вуаля пишет: И я вдруг воззвал, не голосом, ибо был недвижим, но всем существом моим к властителю всего того, что совершалось со мною: -- Кто бы ты ни был, но если ты есть и если существует что-нибудь разумнее того, что теперь совершается, то дозволь ему быть и здесь. Если же ты мстишь мне за неразумное самоубийство мое -- безобразием и нелепостью дальнейшего бытия, то знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества!.." Ф.М. Достоевский Сон смешного человека Я воззвал и смолк.

Ангел : И слава Богу! Что смолк. Сразу стало легче.

Дженни: Ангел пишет: Конечно, клака (организация коллективного мнения – то что теперь называется «пиар», эти самые public relations) – явление не новое. клОака из википедии: Клоака (от лат. cloaca — подземный канал для стока нечистот) — расширенный конечный участок задней кишки, куда впадают протоки мочеполовой системы. Из рыб клоаку имеют только акулы и двоякодышащие. Также её имеют все земноводные, пресмыкающиеся и птицы, из млекопитающих — только однопроходные (Monotremata).

Дженни: Л.Н. Толстой http://www.svidetel.su/audio/83

Ангел : Дженни пишет: клОака КЛАКА а не КЛОАКА...

Ангел : http://www.slovopedia.com/15/202/1520162.html

Дженни: Ангел пишет: Сразу стало легче. кому?

Дженни: КЛАКА (франц. claque), группа людей - клакеров... хлопальщики ... у Гиляровского про театральных людей замечательно описано http://www.youtube.com/watch?v=-cSKKkiOmZw

Дженни: Ангел пишет: типа «московский концептуализм» – тот, кто это произносит, вознаграждается самоощущением «причастного», - признают групповщину и сговор - в полном сознании пакостят - матёрые паразиты

Клип Модный: Христос сказал: "Блажени нищий ду-хом", то есть блаженны те христиане, которые духом смиренны, которые не превозносятся над другими и считают себя хуже всех людей и даже тварей. Ну и как? Выполняешь ли ты эту заповедь Божию? Нет, конечно. Хуже всех ты себя не счита-ешь. Ты кичишься своим человеческим достоин-ством и возмущаешься от каждого укорительного или унизительного слова. Дескать, как, я же чело-век! Я образ Божий! Разве можно меня унизить? Разумеется, нельзя унижать никого, но унижа-ющий тебя сам ответит перед Богом за свой грех, а ты только на себя смотри, себя разбирай, себя спасай. Схиигумен САВВА ПЛОДЫ ИСТИННОГО ПОКАЯНИЯ Душеполезные наставления ищущим спасения А вы считаете себя хуже всех? Что же всё-таки это такое - считать себя хуже всех? Одни говорят, что это комплекс неполноценности, а другие, что это "плоды истинного покаяния"?

Дженни: Клип Модный пишет: Схиигумен САВВА

Дженни: Клип Модный пишет: Схиигумен САВВА солист Аквариума? Клип Модный пишет: ПЛОДЫ ИСТИННОГО ПОКАЯНИЯ доедают христианство РЭПники

Элементарно: Клип Модный пишет: Что же всё-таки это такое - считать себя хуже всех? Одни говорят, что это комплекс неполноценности, а другие, что это "плоды истинного покаяния"? Это - оценочная зависимость.



полная версия страницы